Мы приехали в Большую речку в один из последних дней зимы, когда небо было таким, каким оно бывает только в преддверие весны, – нестерпимо голубым. К полудню широкие белоснежные улицы были пустынными, тихими, время здесь текло медленно и лениво, только ветер суетился, разбрасывая по дворам скудное, но обжигающее солнечное тепло. Мы спустились от автобусной остановки к улице Ломоносова, повернули налево, немного прошли вперёд и оказались у ворот аккуратного одноэтажного деревянного дома.

К нам навстречу вышел Иосиф Владимирович Яворский, одетый по-деревенски: в ватные штаны, фуфайку, валенки да шапку-ушанку. Ступал он неторопливо, тяжело. Провёл по небольшому двору, поднялся по невысокому крыльцу с тяжёлым вздохом: «Ох, миленькие мои». В холодной квартире были выметены все уголки, все щели, на полах лежали аккуратные половички, на окнах висели лёгкие шторки. Три комнатки - совсем крохотные, две из них – жилые, одна – под кухню. Глядя, как мы усаживаемся на табуреточки, старик покачал головой и усмехнулся: «Молоденькие - ой!».

Родители Иосифа Владимировича жили в Украине. Когда ему было 5 лет, мать умерла от туберкулёза, отец женился на молодой, но позже был репрессирован «за веру». Его отправили в колонию-поселение в Ухте, а жену с тремя детьми – в Сибирь. Хорошо запомнилась наука отца: нельзя убивать человека, он создан по божьему образцу.

Уже много позже сестра и брат Иосифа Владимировича перебрались на родину, а он до 55-го года жил в Тальцах, где встретил свою Марию. Лесхоз выделил им квартиру в доме 1949 года постройки, на 39 квадратных метрах ютились три семьи. А после затопления ложа Иркутского водохранилища дом перенесли в Большую речку.

- С 1949 года его не ремонтировали! Мы хотим, чтобы тот, кто ухаживать будет, тоже с нами жил. А пока мы сами себя обслуживаем. Я ещё хожу, а жена не ходит, я за ней убираю, уже 2-3 года так плохо. У неё два инфаркта, сахарный диабет, миленький мой. Дочка у нас, она нормальная родилась – её акушерка за ножки взяла да стукнула темечком. И вот она инвалид детства. Ей уже 51, - срывающимся голосом рассказал Иосиф Владимирович, то и дело отирая морщинистые щёки от сбегающих неровными струйками слёз. Сам он ещё в лесхозе получил черепно-мозговую травму.

Старики вот уже несколько лет ищут помощи от властей: сначала пишут в Москву, а Москва – в областное правительство, область передаёт дело в район, а район отписывает в Большую речку. «Вот такой круг. Смеются, миленькая моя, издеваются над народом», - усмехнулся Иосиф Владимирович. За плечами стариков больше 40 лет работы, к пенсии они смогли накопить 38 тысяч рублей «теми деньгами», но в тяжёлые 90-е сбережения пропали.

«Я даже не обижаюсь, мне жильё надо, чтобы мы жили по-человечески», - глянул в мои глаза старик и выдохнул: «Милая моя, ой, хоспади».

Чуть успокоившись, Иосиф Владимирович начал вспоминать, как жилось при советской власти: за счёт леспромхоза давали квартиру, место в детском саду, в школе. «Раньше-то люди добрее были, миленькая моя, делились, если чего не было, сейчас же ненавидят друг друга, убивают».

Лет 15 назад Яворские держали скот – «четыре телка прошлогодних, четыре нынешних», три коровы. А ещё поросята и куры. «Скот давно уже не держу, а картошка всё равно уродится – во!» - старик отмерил пальцами громадную картофелину.

- Территория у меня соток 20 всё вместе, всегда хватало. Удобряли землю, а мне один и говорит: «Ты много не удобряй, картошка будет невкусная, жидкая». Потом дядя Вася Бакаляр мне сказал: «Никому не верь, удобряй, удобряй и удобряй». Он в лагере сидел, потом вышел, кузнецом тут работал. Картошки у меня много сортов, голландская, така крупная, а есть красная, под килограмм весом. Как-то чучмеки у меня выкопали такую, говорят, увезём домой, покажем, - пустился в воспоминания Яворский.

В середине разговора дверь распахнулась, и в комнату вошли соцработник и дочь Иосифа Владимировича. Невысокая женщина по имени Ольга рассказала, что помогает старикам уже год, бегает и в магазин, и за лекарствами, а иногда и помыть полы надо. При ней мужчина чуть расправился и начал возмущённо: «У меня наград знаешь сколь? За пятилетки. Мы работали по 10-12 часов, платили хоть хорошо, по 500 рублей получали».

- Проводку провели за свой счёт, сам мастеров нанимал, ремонт сделали, побелили. А так-то всё гнилое, воды, канализации нет, батареи холодные, - присев напротив меня, сокрушалась Ольга. Сейчас старики живут в летней кухне, зимой Иосиф Владимирович обкидывает её снегом, чтобы не так промораживало.

- Жена в одёже спит, в обутках, и я тоже. Мы живём в нечеловеческих условиях, это позор! Никому мы не нужны. Кто ж знал, что к власти такие люди придут, - Иосиф Владимирович возвысил голос, но вдруг снова осел и прикрыл лицо морщинистой рукой.

Мария Ивановна оделась потеплее, хотя в летнем домике жарила печка. На плечи она накинула платок, на голову повязала косынку, одна рука успокоилась на груди, вторая – чуть поддерживала подбородок, глаза спрятала за очками в толстой и кривой оправе. Перед собой положила листочек бумаги, где красивым, ныне редким, почерком были выведены какие-то слова и цифры.

- Мы ходатайствуем с двести девятого года, сейчас уже двести восемнадцатый. Мы обращались ко всем. Два года приезжал Лукин (Валерий Лукин, бывший омбудсмен – ред.), он сказал, что здесь невозможно жить. В ноябре 2016 года у нас была независимая комиссия, но поссовет (поселковый совет, сейчас администрация посёлка - ред.) не дал нам акта. Мы вызвали прораба компетентного, он объяснил, что этот дом не подлежит ремонту, потому что держится на штукатурке и обшивке, если его начнут ремонтировать, он весь развалится, - собранным голосом объяснила Мария Ивановна.

Сначала старикам сказали, что смета составлена на 300 тысяч рублей, потом – на 550 тысяч, обещали начать ремонт зимой, но дело не сдвинулось. «С ноября двести шестнадцатого года, ноябрь, декабрь, потом лето и до сейчас ничего нету», - старушка собрала трудовые пальцы в кулак.

- Эта гнилушка и гнилушка, но временно пожить-то можно. А там сделали ремонт. У меня два инфаркта, подумала: выносить из грязи будут, что ли? – просто сказала бабушка, глядя мне в глаза.

Кроме Валерия Лукина, приезжал к старикам депутат заксобрания Геннадий Истомин, периодически бывают журналисты, самые смелые – лазают в подполье и на крышу. Мария Ивановна покачала головой: «Не должны бросить». Денег старикам хватает, пенсия на двоих – 35 тысяч рублей. Правда, по 8-10 тысяч уходит на лекарства. От льготных старушка отмахнулась – мороки много.

Она достала большой пакет, в котором хранились бесчисленные коробочки с неизвестными нам медицинскими названиями, и стала перебирать их, приговаривая: «Это от давления, это от сердцебиения, вот эти самые дорогие, а вот без этих вообще жизни нет». Потом вдруг замерла, подняла голову и вздохнула: «Но охота пожить!»

Сходив на улицу, потом побыв в другой комнате, Иосиф Владимирович подсел и заявил, что пришло время пить чай. Тут же две Ольги засуетились, в мгновение на столе оказалась хлеб, колбаса, огромный торт из местной пекарни, помидоры да огурцы. «Оля, поставь стакан, чтобы утопленников туда положить», - заметила старушка, показывая на чайные пакетики.

Про детство Мария Ивановна говорить отказалась, только смущённо упомянула, что её вместе с двумя братьями забрали в детский дом, а потом жизнь пораскидала людей. «Не надо это вспоминать. В детдоме лучше было», - старушка отвернулась от меня, затихла, торопливо утирая намокшие от слёз глаза.

Кабинет главы Большереченского муниципального образования просторный, светлый, дышится здесь легко. За широким столом сидит аккуратный Юрий Романович Витер. У него строго отутюженная рубашка, чёрный вельветовые брюки, на левой руке золотые часы. Перед ним несколько толстых папок с документами. По ним дом построен в 1958 году, в собственности - с 1994-го.

«Кого здесь только не было с этим Яворским», - устало вздыхает глава.

Всего, по его словам, в посёлке насчитывается 56 семей и одиночек, которые когда-то работали в лесхозе, нацпарке или зверосовхозе и получили квартиры. Ещё 34 ветерана тыла и Великой Отечественной войны нуждаются в улучшении жилищных условий. Выделить квартиры администрация не может, потому что муниципального жилья для переселения нет, более того, 96% домов находятся в собственности. «Я не имею права ни копейки из бюджета выделить», - разводит руками Витер.

Но при этом власти пытались помочь Яворским. В 2012 году лесхоз собственными силами отремонтировал дом стариков и построил на участке летнюю кухню. По словам главы, Яворский обратился в правительство области, а оно переадресовало вопрос уполномоченному. Лукин потребовал от властей Иркутского района составить смету на капремонт. А Витер пообещал, что сможет предоставить работников. Материалы планировалось попросить у лесхоза, в котором работал старик.

В 2016 году осмотрели дом, составили смету, по ней цена вопроса равнялась 399 тысячам рублей. По оценке комиссии, степень износа составляла 52%, состояние оценивалось как неудовлетворительное, а дальнейшая эксплуатация конструктивных элементов была возможна лишь после «значительного капитального ремонта». Когда на руках уже были смета и акт обследования, Яворский, как замечает глава, пошёл на попятную. Тут выяснилось, что ему нужна квартира в городе. Взамен потребовалось бы выставить на продажу участок в 18 соток и половину дома, принадлежащего Яворским. Но этот вариант тоже старика не устроил: он признался, что хотел переехать в город, а дом в Большой речке оставить как дачу.

«На этом закончилось всё, я честно говорю, все просто плюнули. И сбросили на мой уровень. Я сделаю всё, что от меня зависит, но мне нужны материалы», - замечает Витер.

По его мнению, решить вопрос можно легко: выделить 300 тысяч рублей, причём Витеру «вообще неинтересно откуда», закупить материал, привезти, складировать, глава организует членов местного ТОСа, после этого можно приступать к капитальному ремонту. Но в бюджетах этих денег не заложено. Конечно, может прийти «приказ» сверху – от губернатора или председателя правительства. «И то мне надо решение думы, чтобы изменить бюджет, с дороги эти деньги снять, с ремонта или ещё чего-нибудь», - подчёркивает Витер.

Но для одного Яворского делать, по мнению главы, нельзя, иначе придут другие нуждающиеся. Живут старики, как уверяет глава, хорошо, пенсия у них неплохая, есть относительно новая летняя кухня, к тому же владельцы второй половины дома не жалуются. В той же Большой речке живут одиночки, у которых никого из родственников нет. Вариант для таких только один – доживать.

- Всегда хотел быть проверяющим, знаете почему? Потому что проверяющий за всё волнуется, но ни за что не отвечает, - улыбается на прощание Юрий Витер.

Перед нами дом на улице Мира, сюда нас отправил глава посёлка, чтобы «посмотреть, как бывает». Дом склонился в одну сторону, будто прилёг на бок отдохнуть после долгого трудового дня, вокруг него разношёрстный забор, собранный из всего, что было под рукой – длинные и короткие доски, кривые поленья, куски дверей, ржавые трубы. Двор не чищен от снега, здесь так тихо, что кажется, будто время остановилось. С соседнего участка вдруг вбегает ошарашенная собака, лает, но близко не подходит. Входная дверь в дом открыта, следом ещё одна. На стук никто не отвечает. Когда собираемся уже уйти, она вдруг приоткрывается, из-за неё выглядывает чёрная шапка, которая глухо говорит: «Заходи».

Сразу за дверью стоит маленький стол, покрытый закопчённой клеёнкой, на столе лежат сигареты и деньги, стоит тарелка с бычками. Опираясь на него нетвёрдой рукой, стоит невысокий мужичок в дублёнке, шапка надвинута на нос, круглых тёмных глаз почти не видно, говорит плохо, будто выплёвывает слова. Это Николай Завгородний, ему 70 лет. После пары вопросов он поворачивается и мелкими частыми шажками шоркает вглубь дома.

Комнаты здесь расположены по кругу. В первой после прихожей возле одной стены стоит диван, на нём лежат памперсы, у другой - незаправленная кровать, на стенах висят ковры, их хаотично окружают картины и плакаты. Вход в примыкающую комнату оформлен деревянной аркой. Здесь мало места, стоит диван и два обогревателя. На диване сидит хозяин и задумчиво курит сигарету. Дышать в доме нечем, жёсткий воздух можно резать на части, все предметы окутаны серо-жёлтой дымкой из пыли и дыма.

На кухне разруха, мебель не выправлена, посуда оставлена с засохшими остатками еды. Моё внимание привлекает роскошный деревянный буфет. Я не сдерживаюсь: «Какой красивый!»

- Что буфет, главное, - посуда, продукты, - выплёвывает мне в ответ старик.

Вырвать его из раздумий трудно. Удаётся лишь узнать, что раньше он работал в зверохозяйстве, соцработники к нему не ходят, единственная родственница – дочь – живёт в Иркутске и лишь изредка навещает отца.

Дым от сигареты и не думает рассеиваться, он медленно клубится, окутывает застывшее строгое лицо хозяина.

- Жалуетесь на что-то?

- Нет.

- Всё хорошо?

- Ахга, - бросает нам Завгородний и погружается в себя.

Власти Иркутского района в феврале инициировали сбор средств на капитальный ремонт дома Яворских. Всего требуется 321 тысяча рублей. Как утверждается на сайте местного благотворительного фонда, деньги пойдут на замену пола и окон, утепление входной двери, частичное обновление кровли и устройство новых электросетей. Стариков этот сбор возмущает, но и без того дело идёт медленно – за 2,5 месяца удалось собрать чуть более 5 тысяч. Яворские вновь готовят документы для обращения к президенту.

В администрации Большой речки говорят, что сейчас вопрос о капремонте дома Яворских «всё на том же уровне»: денег нет, нового жилья - тоже. Не грозит переселение и Завгороднему, у которого до сих пор нет соцработника.

Упрямых Яворских не переубедить, после девяти лет просьб и отписок они не потеряли надежду получить за свои многолетние труды немного больше, чем то, что у них есть сейчас. Но этой надежде суждено напарываться на безликую и отстранённую власть, спускающую проблему на голову ироничного главы посёлка, которому, кроме физической силы, и предложить-то старикам нечего - на руках у него не верёвки, а почти что кандалы законодательства. А кончиться может всё таким же Николаем Завгородним, который ушёл от суетливого мира в окутанный сигаретным дымом и мыслями дом.