«Фотоаппарат провоцирует. Как ружье». Известный фотограф Анатолий Бызов — о съемках в театре, любви к Иркутску и красоте обыденности

Наружная реклама. Облупленные наличники. Искривленное дерево. Соседство покосившегося домика с новостройкой. Кажется, это всё то, что красивым быть не может. То, что иркутяне привыкли ругать. Повседневное, серое, обычное. Но иркутский фотограф Анатолий Бызов умеет в этой обыденности увидеть образ, а главное — передать его зрителю так, что тот удивится: «А я раньше и не замечал!» Анатолий Яковлевич долгое время был театральным фотографом, а город для него был лишь фоном. Пока однажды он сам не начал разговаривать с ним на своем языке — и тогда Иркутск стал звучать иначе. О том, что такое Иркутск для него, о гордыне и о способности видеть красоту в повседневности Анатолий Бызов рассказал журналисту «ИрСити».

Анатолию Яковлевичу в конце февраля исполнилось 72 года. В нем, интеллигентном, подтянутом, неспешном, но полном новых идей, эти цифры совсем не угадываются. Он показывает мне свой фотоальбом «Неожиданный Иркутск», и я не могу оторваться от кадров и от того, как точно к ним подобраны подписи — Анатолий Бызов сам их составляет и считает, что искусство подписи не менее важно, чем искусство кадра. А еще Анатолий Яковлевич рассказывает о новой задумке — через объектив исследовать село. Пробы он уже сделал: в прошлом году на севере Байкала. В марте эти снимки показали в музейной студии Иркутского краеведческого музея.

— Я считаю себя сибиряком, — отмечает фотограф, который родился на западе страны, а основной период его взросления проходил в Грузии, в Тбилиси. — Я жил во время, в общем-то, благодатное. У нас был абсолютно интернациональный класс. В первом классе кого только не было. И курды, и грузины, и армяне, и азербайджанцы, и русские, и белорусы. Наша учительница говорила, что гордиться тем, что ты родился русским, евреем, азербайджанцем и так далее — это то же самое, что гордиться тем, что родился в воскресенье. От Тбилиси остались очень теплые воспоминания.

Отец Анатолия Бызова был военным, и семья широко перемещалась по просторам необъятного СССР. Там, в Тбилиси, юный Анатолий и увлекся фотографией. Это случилось в интернате, где он жил полтора года, потому что отцу пришлось уехать из Тбилиси по службе.

— В интернате просто возник кружок по фотографии. У кого-то был фотоаппарат, мы там даже что-то фотографировали. Просто так сложилось. Кто-то из пацанов из рогаток стрелял, а мы фотографией занимались. Я заразился фотографией, — вспоминает он. — Тбилиси, конечно, очень колоритный город. Несколько лет назад после 40-летнего перерыва я туда съездил вместе с другом, с которым сидел за одной партой, побывали в нашей школе. Так интересно было, закрыл свой гештальт.

А потом семья Анатолия Яковлевича переехала в Читу. Здесь он оканчивал школу. Здесь же у него появился свой фотоаппарат — родители поддержали увлечение сына. К поступлению в вуз он уже знал, что хочет связать свою жизнь с фотографией: Анатолий Бызов хотел быть фотокорреспондентом. Но в те времена получить образование по этому направлению было практически невозможно, потому выбор пал просто на гуманитарное направление — о том, что высшее образование вообще можно не получать, тогда даже не думали.

— Я гуманитарий по своей сути. Но у меня тогда просто ума не хватило пойти, допустим, на журналистику. Потому что, как я считал по-простому, если журналистика, значит, обязательно будешь писать. Я выбрал исторический факультет, хотя, честно говоря, история не сильно меня увлекала, — вспоминает Анатолий Яковлевич.

Он поступил в Иркутский госуниверситет. Иркутск просто был близко к Чите, можно было ездить домой на каникулы — вот и весь секрет, как Анатолий Бызов оказался тут.

Но тогда, в студенческие годы, какой-то нереальной любви с Иркутском у Анатолия Бызова не случилось. Впрочем, как и отторжения к городу у него не было. Город как город, поинтереснее Читы, не более. Но о том, чтобы уехать куда-то еще, даже не думал. Тогда было совершенно другое время, перебраться куда-либо было гораздо сложнее, чем сейчас.

— Иркутск меня, в принципе, устраивал. Учеба, однокурсники тогда были на первом месте, а Иркутск был, скорее, фоном, — вспоминает Анатолий Яковлевич. — Мы учились в нынешнем административном корпусе на улице Карла Маркса. Помню, третий этаж, какая-то аудитория, весна, уже ближе к сессии. Окна открыты, тепло. Преподаватель ведет лекцию, а потом поворачивается к окну и замолкает. А оттуда шашлыками пахнет — шашлычная деревянная была рядом, ее потом снесли. Вот такие воспоминания об Иркутске тех лет иногда возникают.

Во время учебы он снимал мало, но фотоискусство продолжало его интересовать. Истфак ИГУ Анатолий Бызов окончил со специализацией по социологии. Даже одно время поработал в социологической лаборатории. Но к тому моменту, добавляет мой собеседник, он уже был инфицирован фотографией, ему хотелось социальные процессы изучать через объектив.

— Тогда же фотография еще была черно-белой, и многие, кто ей занимался, часто начинали делать это во время появления первого ребенка. Она же была прикладного плана. Кто будет твоего ребенка снимать? Конечно, отец. Что-то достанет, купит, проявит, напечатает. А после второго и третьего, тем более, руки не доходили. И если не был настоящим фотолюбителем, на фотографию уже не тянуло. А у меня просто сидело это внутри, — говорит Анатолий Бызов.

Сейчас он отмечает: тот факт, что он отучился всё-таки на истфаке и где-то успел поработать еще (некоторое время даже занимался промышленной социологией в Братске), наверное, во многом уберегло от риска перегореть. До перестройки фотокорреспонденты в основном снимали передовиков производства — причем чистеньких, красивых, телогрейки даже специально возили с собой неиспачканные.

— Мне кажется, эта рутина меня задавила бы просто. А я как будто дождался, когда началась другая эпоха, когда стало больше свободы, самовыражения. Я попал в очень интересный период, — рассказывает Анатолий Бызов.

Еще перед перестройкой он решил «набить руку» на коммерческих съемках — тогда была такая лазейка. Тогда Анатолий Бызов понял, что такое деньги в чистом виде и насколько негативно они влияют на творчество, на его истинную ценность.

— Это чистая коммерция без запаха фотографии. Я тогда почувствовал, что предаю фотографию, предаю свою мечту. Когда работаешь на этом потоке, ты просто настолько себя размениваешь, что у тебя душевных сил не хватает на то, чтобы что-то серьезное сделать. Работал тогда почти без выходных, денег заработал прилично. А потом как-то поехал на «Братское взморье», думал, поснимаю природу или еще что-то — и не смог. Не было настроения. Это стало звоночком для меня, — вспоминает фотограф.

В конце концов Анатолий Бызов закончил эту полуторагодовую карьеру коммерческого фотографа, спустя восемь лет вернулся в Иркутск, где начался новый этап.

В Иркутске Анатолий Бызов сначала начал вести фотокружок, а потом так вышло, что его привели в «Восточно-Сибирскую правду». Ему на тот момент было 38 лет.

— Когда я пришел в газету, впервые в жизни почувствовал себя на своем месте. Как будто все пазлы сошлись, ушли многие комплексы, неуверенность. До того я как будто настоящего вкуса жизни не чувствовал. И дело не в том, что я хотел работать в газете. Скорее, речь о том, что именно здесь я смог почувствовать, что наконец-то занимаюсь настоящей фотографией, — делится он.

Больше всего ему нравились репортажи — этот формат сильно откликался фотографу.

— Первый год я фактически учил сам себя. Снимешь, напечатаешь, посмотришь, вспомнишь, что упустил, что правильно сделал, что неправильно. Наставника как такового не было. И во второй год уже работал более уверенно, — вспоминает он.

«Восточка» проявила способности Анатолия Яковлевича, но спустя три года он решил оставить газету. В то время он периодически уже снимал спектакли в драмтеатре и, когда газетный этап подошел к концу, ушел к «охлопковцам» окончательно. У него появилась своя маленькая лаборатория — там, где сейчас находится старое здание ТЮЗа.

— И опять же я сам себя обучал. Этот процесс бесконечный, если серьезно относишься к фотографии. Театральная съемка — это же тоже где-то репортаж, где-то портрет. Нужно чувствовать ситуацию, успеть поймать, увидеть какую-то эмоцию, схватить ее и передать. Я снял практически все спектакли, которые были, — рассказывает Анатолий Бызов.

Во время съемок спектаклей, добавляет он, происходит удивительный эффект: будто одновременно и присутствуешь, и отсутствуешь в зале, слух в процессе не задействован, всё происходящее на сцене воспринимается сквозь кадр. Это полное погружение в свою работу.

— Чем отличается взгляд фотографа? Спектакль динамичен, часто всё происходит быстро. Ты часто ловишь уникальную мизансцену — движение артистов, выражение лиц, эмоции. Ты это увидел, уловил, успел. А зрители могли даже не заметить ее, — говорит Анатолий Яковлевич. — И еще не стоит думать, что всё повторится, как в первый раз. Я снимал «Колчака» с Тараторкиным. Основная декорация — это вагон. Оттуда выходит актёр Яков Воронов, у него дьявольское выражение лица, как у комиссара. Я это почувствовал, успел снять. Но второй, третий раз уже такого не было.

А еще в театральной фотографии, говорит он, важно не соврать: через съемку спектакль можно улучшить, а можно ухудшить. Второе, разумеется, сделать проще. Но и с первым — это тоже не про честность перед зрителем. По большому счету, идеально, когда фотография передает спектакль так, как он задумывался, а не через прочтение фотографа.

В театре Анатолий Яковлевич проработал 35 лет. Впрочем, добавляет он, дело не в количестве затраченных на профессию лет.

— Ведь есть, допустим, водитель. Не просто профессионал, которому деньги платят, а ас. Ты чувствуешь: ну классный какой. Он, может, 5 или 7 лет проработал, но это великолепный водитель. А кто-то 30 лет работает водителем и остается на одном и том же уровне. Не количество лет увеличивает мастерство.

— Можно назвать это талантом? — спрашиваю я.

— Ну, наверное, да, — отвечает Анатолий Яковлевич.

— А про себя можете сказать, что вы талантливый человек?

— Дело в том, что существует такая опасная вещь, как гордыня. Я только в последние годы, когда повзрослел и помудрел, стал понимать, что она существует. С этим делом аккуратно нужно обходиться. Поэтому я себя никогда не оценивал как талантливого. Я думаю, что по большому счету я могу сказать, что я способный. А обо всём остальном пусть люди скажут. И даже не люди, а время. Просто надо отдаваться процессу максимально. Как говорят иногда, особенно люди верующие, надо прежде всего работу посвящать Богу. Вот это, в принципе, то самое. Неважно, Богу или еще чему-то высокому, но делать свое дело не за какой-то результат, не по заказу, не ради своей гордыни, а отпуская его в пространство, в космос, как говорят.

— У вас получается?

— Я стараюсь это делать. Может получиться лучше, может, хуже, но я стараюсь просто делать то, что люблю.

— Мне очень понравилось, что вы привели пример водителя. У творческих людей, по моим наблюдениям, есть вот эта склонность превозносить свою профессию над профессиями более прикладными. Недавно размышляла по этому поводу и подумала, что вообще-то любая работа — это творчество. Даже дворник, который метет двор, может делать это очень хорошо, получать от нее удовольствие.

— Я также расцениваю творческих людей. Творческий человек — это необязательно человек, который занимается искусством. Он может действительно быть ремесленником, но очень хорошим. Если он в дело вкладывает душу, вот тебе и, пожалуйста, он уже творец, — говорит Анатолий Бызов.

— Как правильно оценивать работы фотографов, что будет являться критерием истины для хорошей фотографии? — допытываюсь я.

— Это внутреннее ощущение. Ты смотришь на кадр и видишь, как выстроена композиция, как расположились фигуры в определенной среде при определенном освещении. То есть все факторы совпали — фотограф это предвидел и создал хорошую или даже великую композицию. Это больше, чем просто компоновка, — говорит Анатолий Бызов. — Я считаю, что великие композиции создавал Анри Картье-Брессон. У него практически любая фотография — великая композиция. Попробуйте что-то закрыть на его снимке: кажется, полоска света лишняя, но ее уберешь и — убийство фотографии полное, магия пропадает. Это просто потрясающе.

Фотография, отмечает он, часто не столько исследование, сколько самовыражение. Причем неважно: репортаж это, постановочная съемка, портрет.

— Это всегда, по сути, автопортрет. Вот взять, допустим, фотографии Валерия Плотникова, в основном театральные. Если посмотреть на них, чувствуется какой-то один взгляд, одна манера. Это, я считаю, как раз и есть его самовыражение, это его почерк. И я считаю так: в числителе — актер, а в знаменателе — Валерий Плотников, это автор. Это авторский взгляд, это и есть автопортрет, — объясняет фотограф.

Или репортаж, например, с митинга. Если его будут снимать несколько человек, каждый сделает это по-своему — исходя из собственного опыта, из культуры, из привычек и так далее, продолжает свою мысль мастер. В любом событии фотограф, если он считает себя художником, попытается поймать что-то интересное, пропустить через себя, свою призму видения.

— Так и получается, что любой вид и жанр съемки — это автопортрет, — считает Анатолий Бызов. — Если человек сноб, например, то и фотографии у него будут снобистские, если он лирик — он и пейзаж, и бытовую жанровую сценку сделает лиричной. А кто-то в жесткой манере будет снимать. Я согласен с Анри Картье-Брессоном, что снимать можно хоть консервной банкой: это делает не фотоаппарат, а человек. И с самой простой техникой можно получить великолепный результат.

Себя Анатолий Бызов определяет как лирика-философа.

А еще, добавляет он, при любой съемке — неважно, в каком жанре, — нужно полюбить своего героя.

— Я, например, не очень люблю предвыборную съемку, но даже тогда стараюсь из человека, которого снимаю, вытянуть его естество, убрать всю шелуху, всё наносное. Для этого нужно войти с ним в контакт в процессе съемки, создать атмосферу. Ты должен быть искренним, не притворяться, а действительно его уважать, любить. Я не знаю, как можно человека презирать, — объясняет Анатолий Яковлевич. — У меня есть снимок «Попутчики»: вот люди на «Мерседесах» едут, а рядом бездомный в коляске. Все мы глобально — попутчики. И если ты это понимаешь, то и к нищему, и к обеспеченному человеку будешь относиться одинаково. Потому что суть у всех одинаковая. Когда человек чувствует, что с ним по-хорошему, по-доброму работают, он сам начинает раскрываться.

Анатолий Яковлевич рассказывает о том, как работает с людьми, а я непрестанно думаю о том, что это похоже на то, что делают психологи, только терапевтическим инструментом у него выступает объектив. На мое соображение о том, что, кажется, он немножечко психолог, он откликается:

— Да не немножечко. Я людей чувствую, вижу их. Не ставлю клейма, просто чувствую по поведению, по виду. Для меня это в принципе не тайна, не секрет. Это такая практическая психология. Мне кажется, без понимания людей фотографом работать бесполезно.

И рассказывает историю о том, что однажды у него была съемка, которую попросила провести психолог для клиентки. Женщины, конечно, более чувствительны к этому процессу.

— Первые снимки — это всегда раскачивание. Мы фактически только знакомимся. Потом начинаешь человека зажигать, раскрывать. И в какой-то момент он будто меняется. Женщины, девушки особенно. Постепенно они начинают получать удовольствие от съемки. И это, в конце концов, преодолевать комплексы. Но есть один момент: съемка — это очень интимный момент. Тут нежелательно быть посторонним людям рядом. Даже если этот человек сидит где-то в соседней комнате, занимается своими делами, это может сказаться на способность героя расслабиться. Потому ничего не должно отвлекать, — делится Анатолий Яковлевич.

Сейчас сложно представить, что Иркутск долгое время не был в поле пристального взгляда Анатолия Бызова. Город перестал быть для него фоном не так уж давно.

— Пока работал в театре, иногда выходил в город. Тогда у меня и начались первые контакты с ним. Есть, допустим, два часа свободного времени, взял фотоаппарат, что-то поснимал. Но это было эпизодически, нечасто. Наверное, только лет десять назад у меня возникла мысль, что хорошо бы город поснимать. Но ни опыта серьезного, ни привычки не было, я не знал, как начать снимать, — рассказывает он.

Купил для этого компактный фотоаппарат — с ним проще в городской съемке. Постепенно втянулся, стал чувствовать Иркутск. Хотя город не сразу открылся.

— Я ходил чуть ли не каждый день. Мог полтора, два часа снимать. У меня, независимо от времени года, фотоаппарат висел на плече. Почему? Возникали мысли порой: а снимать это или не снимать. А когда фотоаппарат наготове, он на это провоцирует, как ружье, — говорит Анатолий Бызов.

А еще добавляет: если это сомнение — снимать или не снимать — возникает, то точно надо снимать. Потому что, скорее всего, глаз, интуиция что-то уловили скрытое, тайное, интересное, что по началу интеллектом можешь не отфиксировать.

— Когда я начал фотографировать Иркутск, он совсем по-другому мне открылся именно с точки зрения фотографии. Кажется, что может быть проще, чем просто снимать город? Сначала делаешь рядовые вещи, а потом всё более сложные — с дополнением, с содержанием, что ли, чтобы больше проявилось не явного, а скрытого смысла. Картье-Брессон говорил, что мы снимаем невидимые вещи. Не стол, а что-то гораздо больше. Это очень сложно объяснить. Но я должен через себя всё пропустить в этом процессе, почувствовать, уловить. И это в любой съемке так, — размышляет Анатолий Яковлевич.

Я отмечаю, что это сильно похоже на концепцию красоты обыденности, а Анатолий Бызов отвечает, что так и есть — именно в обыденности прекрасное часто кроется. За этим необязательно ехать куда-то в дальние и близкие дали. Можно просто выйти на улицы родного города и смотреть внимательнее. Наблюдать. Чувствовать.

— Я всегда говорю, что необязательно ехать на Байкал, за границу или еще куда-то, чтобы снять что-то хорошее. Более того, ты можешь там ничего хорошего не снять, одни сплошные виды, открытки. А вот и попробуй возле помойки что-нибудь интересное снять. Я, конечно, утрирую. Но на самом деле это так и есть, — говорит фотограф.

А еще он не согласен с тем, что иногда люди называют Иркутск одной сплошной помойкой. Да, некрасивости, да, шероховатости — всё это Анатолий Бызов видит тоже, просто пытается на них не сосредотачиваться, потому что всё-таки надо воспитывать в себе умение замечать прекрасное.

— И второе: если я буду снимать негативное, то я этот негатив постараюсь пропустить через себя и как бы наполнить его каким-то философским смыслом. Это будет фиксация на черном. Но и идеализированную картинку тоже не хочется снимать. И в том, и в другом случае получается немножко отстраненная жизнь. А хочется просто погружения в настоящее, — отмечает Анатолий Яковлевич.

Практически на всём протяжении нашего разговора с Анатолием Бызовым я думаю о том, что процесс фотосъемки для него похож на медитативный. И он это подтверждает: это точно не просто механическое действие, это определенное состояние. Даже если в начале нет настроения, постепенно начинаешь проникаться происходящим, вовлекаться, вдохновляться.

— Мы как-то с Распутиным (речь о писателе Валентине Распутине. — Прим. ред.) ездили в экспедицию по Ангаре. А он был закрытым человеком, вещью в себе. При такой съемке ничего хорошего не получишь. Надо было его подкарауливать, снимать исподтишка, не мешая, наблюдая за ним, чтобы уловить момент, когда что-то интересное проклюнется. И вот такой момент на кораблике наступил. Он просто смотрит куда-то вдаль. Ангара, солнце — и такой свет интересный. А у него же подбородок такой мягкий. Но совпали в тот момент все факторы: взгляд, свет, фон — и Распутин на снимке такой мужественный получился. Вот это дорогой мне снимок, — рассказывает Анатолий Яковлевич.

Сейчас у него большие планы на будущее. Говорят, что человек бессмертен до тех пор, пока они у него есть. Мой собеседник отмечает, что чувствует точно так же, а еще — что «повзрослел», осознав многие вещи, не так уж давно.

— У меня ощущение, что понимание многого мне стало приходить довольно поздно. Вполне возможно, что кто-то достигает этого гораздо раньше. Отсюда возникло желание как-то реализовываться. На жизнь зарабатывать, конечно, приходилось всегда. Крутишься, крутишься. Постоянно думаешь: «Господи, как бы мне освободиться, что-то серьезное поделать». А времени не хватало. Снял, обработал, отдал, опять съемка — это всё время. А теперь хочется другого ритма, — говорит Анатолий Яковлевич.

Сейчас он не чувствует никаких ограничений. Пока будет возможность, будет ездить, ходить — и снимать, снимать, снимать. Потому что есть интерес, есть к чему стремиться. И возраст тут ни при чём.

— Я думаю, когда у тебя есть планы, ради которых хочется жить, это реально может продлить жизнь. Если человек решил, что ему не надо жить, он может лечь — и всё. Можно и в 30 лет решить: «Я всё сделал, я всё исполнил». А для меня пенсии не существует, — заключает он.