«Байкальская экологическая волна»: Мы не продавали Родину

Минюст РФ 10 ноября внёс иркутскую региональную общественную организацию «Байкальская экологическая волна» в реестр «агентов иностранного влияния». Сделать это удалось лишь с третьей попытки: ранее прокуратура дважды проверяла деятельность «волны», проверки начались ещё в 2013 году, однако статус иностранного агента был присвоен организации лишь сейчас, после заявления неких «бдительных граждан» с просьбой ещё раз проверить её деятельность. Сопредседатель экологической организации Максим Воронцов рассказал порталу "ИрСити" о том, почему надзорные органы вновь взялись за экологов, и чем чреват для общественников статус агента.

- Расскажите, чем занимается «Байкальская экологическая волна» и почему государство решило, что ваша деятельность позволяет присвоить вам этот статус?

- Это уже не первая попытка. Ранее нас проверяла прокуратура, впрочем, статус нам так и не присвоили. Суды мы проиграли, но истекли сроки давности и от нас вроде отстали. Тогда мы грешным делом подумали, что силовики сделали своё дело, покусали нас и забыли. Но нет. На этот раз некие «бдительные граждане» попросили устроить нам ещё одну проверку, которая известно как закончилась.

Организация появилась в 1990 году, когда группа студентов и молодых учёных академии наук начала переводить с английского языка различные тексты экологической тематики. Потом, в 1992 году, было зарегистрировано юридическое лицо «Байкальская экологическая волна» - общественная организация, которая ставила своей целью экологическое просвещение населения области и общественный экологический контроль.

«Волна» стала одной из первых общественных организаций в стране, которая занималась поиском грантов под экологические проекты. Работала видеостудия, снимались документальные фильмы про Байкал, про коренные и малочисленные народы, которые живут здесь, организовывались мероприятия по пропаганде экологичного образа жизни. Из числа таких проектов можно вспомнить иркутский конкурс на лучший двор, который затем подхватила городская администрация, под её патронатом он проводится до сих пор, кстати.

Была кампания против сжигания мусора во дворах. Тогда, в 90-х, существовала, можно сказать, традиция после субботников сжигать прямо перед подъездами кучи собранного мусора. «Волна» подняла эту тему, людям объясняли, что они дышат тем, что сжигают в своих дворах и постепенно эта дурно пахнущая традиция сошла на нет. Организация выпускала журнал «Волна», в котором освещались вопросы экологической безопасности области, содержащий множество уникальной информации, в том числе про Байкал.

- Кроме образовательных проектов было ещё что-то?

- Конечно. В 2000-х стали работать с местными сообществами, помогали людям в посёлках организовываться для эффективного решения экологических проблем. Подсказывали кому, как и куда писать, чтобы государство обратило на их проблему внимание. Таким образом, мы работали в Байкальске, на Ольхоне, в Большом Голоустном и ещё много где.

Были и протестные акции, например, мы долго и упорно бодались с БЦБК, так как считали и продолжаем считать, что создание производства по переработке целлюлозы на берегу Байкала было большой ошибкой.

Затем пытались добиться того, чтобы предприятие закрыли по уму, проведя экологическую экспертизу и просчитав последствия такого шага. Впрочем, эти попытки были, увы, бесполезны, предприятие просто выключили, уволив людей и бросив на месте загрязнённые промышленные площади, а также — тонны ценного оборудования.

Мы принимали участие в массовом общественном движении против постройки нефтепровода вблизи байкальского побережья в сейсмоопасной зоне. Тогда, кстати, благодаря широкому вниманию к проблеме проект был признан опасным, его, к счастью, так и не осуществили. Была кампания против размещения в Ангарске центра по обогащению урана, прямо в черте города. Мы провели общественную экологическую экспертизу этого проекта.

Было целое множество мелких проектов, например, по строительству биотуалетов на природе, в местах массового скопления туристов, был семинар, где рассказывали, как по малопонятным надписям на упаковках бытовой химии понять, насколько тот или иной продукт может быть вреден, будь то косметика или моющее средство, и много других.

- Можете рассказать историю, когда к вам обратился бы какой-нибудь сельский житель, рассказал о проблеме, а вы её, значит, решили...

- Сейчас мы отошли от подобных акций, сосредоточились на экологическом просвещении. Последние программы у нас направлены на взаимодействие с бизнесом, наши коллеги рассказывают предпринимателям, как сделать производство более экологичным, как обращаться с отходами, и так далее.

В общем, сейчас мы не считаем правильным выполнять функцию скорой экологической помощи. К тому же это оказалось нам не по силам. Люди начинают эту помощь воспринимать как обязательную, а общественника – как волшебника, который должен прилететь, махнуть ручкой, и огромная свалка на окраине села тут же исчезнет. Нет, мы пытаемся научить людей решать подобные проблемы самостоятельно, грубо говоря, рассказываем им о том, какие у них есть гражданские права и как они могут их реализовать, научить ответственно относиться к своей среде обитания. Без такого ликбеза максимум на что может хватить этой ответственности — написать Путину. Смех смехом, а нам часто приходится сталкиваться с подобными предложениями, иногда это воспринимают как лекарство от всех бед. К сожалению, безосновательно, на мой взгляд.

- Если «волна» не организовывает протестных акций, то почему давление на неё стало оказываться именно сейчас?

- Я не думаю, что давление оказывается именно на «волну» и именно сейчас. Это общий для всей страны процесс. Его можно по-разному называть — перегибами на местах, или сверхлояльностью отдельных граждан и организаций, или государственной политикой. Как ни называй, приводит это лишь к проблемам у тех, кто пытается заниматься важными и остро стоящими проблемами, например — экологическими.

Если у организации есть иностранное финансирование, пусть даже это гранты, пусть небольшие, пусть они предназначены для решения конкретных задач, вроде постройки биотуалета в лесу, любая её деятельность будет под прицелом. Вот строите вы биотуалеты — пожалуйста, но при этом ходить на общественные слушания и критиковать некоторые решения местных властей — нельзя.

- А почему вообще вас внесли в реестр?

- От нас запросили множество документов, мы их все предоставили, а потом пришло уведомление. В нём сказано, что мы противодействия проверке не оказывали. Что экстремизма в нашей деятельности не обнаружено. Потом приводился перечень того, чем мы занимались в последние три года. Там длинный перечень всех наших проектов — сбор ртутных ламп, внедрение раздельного сбора мусора, проведение конференции по рекам Сибири и так далее. А потом идёт перечисление источников финансирования.

- Организация получала деньги из иностранных источников?

- Да. В виде грантов. То есть, мы создаём проект и ищем на него деньги, пишем заявку на конкурс и, если она побеждает, осуществляем задуманное. Так вот, за последние три года таких грантов мы насобирали на 1,9 миллиона рублей. Тут нужно отметить, что существует предвзятое мнение, что организации, получающие иностранное финансирование, так сказать, жируют на эти деньги. Пока народ голодает, они, значит, негодяи, «сало русское едят». Что касается «волны», это никак не соответствует действительности. Из этих денег на зарплаты сотрудникам за три года ушло меньше 400 тысяч. На четырёх человек.

Вообще, эти деньги тратились, например, на благотворительную акцию для аршанских детей, чья школа пострадала от селя. Мы организовали благотворительный концерт, где дети могли продавать свои картины и поделки. На конференции.

- Но ведь иностранного финансирования недостаточно, чтобы попасть в реестр?

- Есть ещё одно условие — политическая деятельность. Финансирование есть. Обнаружили. Правда, мы его и не скрывали, но да ладно. А вот когда речь зашла о политической деятельности, начались чудеса. В уведомлении сказано, что вот, организация осуществляла политическую деятельность в последние три года, нацеленную на оказание воздействия на принятие решений органами государственной власти и прочие непонятные слова.

Потом нам приводят примеры. Факты. Был, например, в 2013 году митинг за закрытие БЦБК. Организовали его три человека, в том числе и наш сотрудник. На этом основании делается вывод, что митинг организовала «Волна». Но позвольте, если я, будучи сотрудником «Волны», закручу митинг любителей пива, это ведь не будет значить, что вся организация поддерживает любителей пива.

Далее. На митинге приняли резолюцию и отправили Дмитрию Медведеву. Вот, дескать, смотрите, у нас тут митинг прошёл. А Дмитрий Анатольевич, по мнению Минюста, увидел эту резолюцию, и, будучи впечатлительным человеком, закрыл БЦБК.

Ещё один пример нашего «влияния» на государство: прошла в 2013 году конференция «Реки Сибири», где рассматривались вопросы экологического статуса водных объектов, биоразнообразия рек и озёр, участия общественности в решении проблем, связанных с водой, и прочее. Затем участники, мирные люди в пиджаках, кандидаты наук, приняли резолюцию и разослали её по профильным ведомствам, как это водится, с просьбами обратить внимание, приложить все силы, разобраться и навести порядок. И эта резолюция, по мнению Минюста, легла на плечи наших органов власти непосильной ношей, от такого «давления» просто не может быть никакой защиты...

- А вы сами считаете эти действия попытками повлиять на действия органов государственной власти?

- На мой взгляд, эти действия нельзя отнести к «влиянию» или, уж тем более, к «давлению». Влияние — это когда бежит по улице толпа и забрасывает всё вокруг «коктейлями Молотова». Или когда группа граждан вкладывает деньги или труд в компанию какого-нибудь кандидата на выборах. А вот упрекнуть государственную власть в подверженности воздействию со стороны общественных организаций, как мне кажется, никак нельзя. Интересно, что когда точно такие же конференции и собрания проводит, например, какой-нибудь депутат, он — герой и патриот, а мы — иностранные агенты.

Или вот ещё пример, самый в нашей истории показательный. В этом году я написал письмо Путину и Медведеву с просьбой оказать содействие принятию закона о запрете палов сухой травы. Говорил там, что, дескать, хороший закон, полезный, если его принять, лесных пожаров, может быть, станет меньше. Запечатал это письмо и отправил его в Москву. Мне пришёл ответ, что закон противоречит каким-то ещё законодательным нормам и так далее.

Но потом я узнал, что закон приняли. Так вот, в уведомлении Минюста это письмо также приведено как пример политической деятельности «Волны». Но интересно то, что я это письмо нигде не публиковал. А в уведомлении сказано, что оно опубликовано в «Живом журнале». Захожу я в «ЖЖ» по указанному в письме Минюста адресу, и вижу страницу, где не выложено ничего кроме этого письма, ни одного комментария, ни одного подписчика, и зарегистрирована страница в Швеции. Ни я, ни мои коллеги не создавали этой страницы в «ЖЖ» и не публиковали там это письмо. Как эта публикация попала в интернет — непонятно.

- А в самом законе об «иностранных агентах» понятие политической деятельности как-либо уточняется?

- Нет. В этом всё дело. Сейчас я готовлю возражение в Минюст. И буду в нём по каждому случаю цитировать Путина, который, например, месяц назад на совете по правам человека беседовал с правозащитниками и прямо сказал, что понятие политической деятельности необходимо уточнять, ведь нельзя, чтобы его истолковывал каждый как ему охота. И мы также считаем.

Дайте определение политической деятельности, конкретное, чтобы мы знали, что можно, а что нельзя. Либо это публичные мероприятия. Тогда ясно, что нельзя появляться на митингах, не говоря уже об их организации. Либо это любое взаимодействие с органами власти. Например, письма во власть. Причём как «за», так и «против».

Ведь если ты высказался в поддержку очередного закона — тоже ведь повлиял в каком-то смысле. Или на общественное мнение нельзя влиять. Хотя это тоже спорно — вот я рассказал знакомому при встрече, что мне БЦБК не нравится — чем не влияние на общественное мнение? В любом случае, мы, как законопослушная организация, будем соблюдать запрет, но для этого нам надо знать, на что именно он распространяется.

- Итак, вас внесли в реестр. Что будет, если это решение не удастся оспорить?

- Дополнительные проверки каждый квартал. Плюс ежегодный платный аудит, стоимостью около 100 тысяч рублей. В качестве бонуса — внеплановые проверки. Отчётность также необходимо будет подавать раз в квартал. Такое обилие проверок и отчётности при наших скромных финансовых возможностях и маленьком штате превратит нас в организацию, которая существует только ради отчётов и проверок. На эту бюрократическую возню будет уходить, и я не шучу, большая часть нашего рабочего времени.

Второе — моральная, так сказать, составляющая. Мы отдаём себе отчёт, что формулировка «НКО, выполняющее функции иностранного агента» в переводе на простой русский язык означает «предатель Родины». А я Родину не продавал, не предавал и не собираюсь. Тем не менее, этот ярлык придётся размещать на любой визитке, плакате, листовке с изображением нашей организации. Причём надпись «иностранный агент» не засунешь в угол листа, в законе чётко указан размер и шрифт этой надписи.

Представьте себе, каково это - ходить по городу со словами «я за правду, экологию, всеобщее благо и развитие местных сообществ, и да, кстати, я предатель Родины...» Это глупо, оскорбительно и, самое главное, совершенно не соответствует действительности. Ты пытаешься сделать так, чтобы в твоём родном городе было лучше жить и проще дышать, а на тебя и твоих родных пытаются повесить позорную доску.

- И что вы намерены делать?

- Самое простое — со всем согласиться, повесить на себя эту доску, получать иностранные деньги дальше, трескать за обе щеки «печеньки», «жировать», словом, быть агентами и получать от этого удовольствие, впрочем, весьма сомнительное. Этот вариант мы не рассматриваем. Мы считаем себя патриотами, а нас пытаются выставить предателями. Второй вариант — попытаться оспорить статус.

- И каковы шансы?

- Почти никаких. Практика показывает, что зачисленные в реестр организации почти не добиваются отмены решения Минюста. Те немногие, у кого это получилось, смогли выставить на поле боя тяжеловесных юристов и прикрыться непререкаемым личным авторитетом – участие в госпрограммах, общественных палатах и советах, словом, вся грудь в регалиях.

В таких случаях одно имя может весить больше, чем все наши аргументы. У нас такой номер не пройдёт - денег на юристов нет, и не так уж нас хорошо знают, потому что, опять же, нет денег на саморекламу. Поэтому суд мы почти наверняка проиграем. А это значит, что нам светит штраф до полумиллиона. Денег таких, естественно, нет.

Так что, мы задумываемся о том, чтобы не надеяться на удачу и уже копить деньги на штраф. И решать проблемы по порядку. Надо возражение подготовить — подготовим. Надо в суд пойти — пойдём. И так далее. Пока что мы закрыли валютные счета и отказались от дальнейшего поиска иностранных грантов. Потом мы и дальше будем реализовывать проекты, которые не требуют больших вложений. Ну и, конечно, будем праздновать своё 25-летие.

- Как вы считаете, почему про вас снова вспомнили надзорные органы?

- Тут возможны три варианта. Либо провокация силовиков, либо заявление чрезмерно бдительного гражданина, у которого много свободного времени и он охотится на «агентов», либо третий вариант — нечто среднее — суперлояльная, так скажем, организация, которая является проводником государственной политики дискредитации общественных активистов как таковых. В любом случае, говоря русским языком, имел место донос. Говоря опять же русским языком, дело довольно непочётное, особенно в Иркутске, который издавна славился своим некоторым вольнодумством. Конечно, переть против государства здесь, как и везде, было нельзя, но своё мнение иметь — можно. До сих пор, по крайней мере.