«Погром, хаос, анархия». Панк Горыныч — о рок-фестивале в Политехе и легендарных сейшенах в «Пионере»

В конце 80-х и в 90-е годы в Иркутске было полно местных рок-групп. Кто-то играл ритм-энд-блюз, кто-то — панк, были у нас свои металлисты и глэм-рокеры. Рок-фестивали и сейшены устраивали на разных площадках, в том числе в Клубе речников, актовом зале Политеха, в ДК «Октябрьский» и, конечно, кинотеатре «Пионер». Именно на его сцене иркутяне впервые увидели легенду байкальского панка — группу «Оргазм Нострадамуса» из Улан-Удэ. Организатором того первого, а также других концертов коллектива, и прочих рок-акций с участием местных групп был наш современник Александр Горский. Александр рассказал журналисту «ИрСити» Алине Ринчино панк-историю Иркутска 80-90-х годов.

Александр Горский — из семьи советских интеллигентов. Мама была медиком, возглавляла отделение акушерства и гинекологии, отец руководил музыкальной школой и преподавал по классу баяна. Горский родился в городе Старая Русса Новгородской области, но в младенчестве родители увезли его в Иркутск. Это случилось в 1972 году.

Семья была очень музыкальной, поэтому в доме у Горских было множество пластинок и кассет самых разных исполнителей. Александр с детства «варился и взрослел в этой атмосфере», рос на музыке Высоцкого, Пугачевой, Боярского, групп Dschinghis Khan, Boney M и других. Первым рок-исполнителем, с которой познакомился Горский, была группа Smokie, а первое подобие рок-шоу он увидел на дискотеке в ДК на своей исторической родине в Старой Руссе.

После этого Горский посмотрел несколько снятых во времена перестройки фильмов про субкультуры, узнал про панков, рокеров и брейк-дансеров, вдохновился, после чего решил научиться танцевать брейк. В девятом классе Горский познакомился с новым одноклассником Славой Гавриловым, которого прозвали Байзелем в честь персонажа фильма «Архив смерти», и через нового друга стал «заезжать в тему рока».

— Славка слушал хэви-металл-рок во всех его проявлениях и вообще был очень крутым знатоком тяжелого рока. А я, уже насмотревшись молодежных фильмов, решил, что надо «обнулиться», сменить имидж. Волосы я тогда носил не особо длинные, но и не короткие, поэтому забрил виски, а сзади оставил длину.

Это сейчас такая стрижка уже ни о чем не говорит, а тогда это был модный заезд и даже вызов. Так вот, Славка посмотрел на меня такого и решил, что я панк. Стал меня об этом расспрашивать, а я про панк только краем уха слышал.

Еще в нашей компании был Женя Степкин с позывным Степыч. Он с детства был меломаном, а позже он стал вокалистом первой иркутской панк-группы «Лучевая болезнь». Мы все между собой обменивались музыкой и делились новинками. В те времена ведь можно было двумя путями записи добывать: либо идти в звукозаписывающую студию, которые появились в Иркутске на волне перестройки, но там было не так много рок-музыки, либо искать в столичных городах.

Мы ездили много: почти каждое лето катались через Москву и Ленинград то к родне, то к институтским подругам моей матери в другие города и республики. В Эстонии я впервые живьем увидел панков, когда мы ехали в электричке в Нарву. Я на них смотрел с интересом, но смелости познакомиться так и не набрался. Один, помню, был с ирокезом, а у другого была стрижка типа «помойка». На них были куртки с нашивками и булавками, еще какая-то атрибутика.

— Представляю, как тебя впечатлил их внешний вид. У нас же тут ничего такого не было?

— Да! Это сейчас все такие яркие, расфуфыренные ходят. Многие вещи, которые тогда для нас были диковинкой, теперь не просто данность времени, это что-то будничное, а порой — дань моде. Цветные волосы, кольца в ушах и других частях тела, татуировки. Для молодежи 80-х это было любопытно, хотя местами выглядело шокирующе. Нам хотелось с этим экспериментировать.

Тюремную романтику мы не понимали и не принимали, коллекционировать и конструировать уже не хотелось. Так что мы противостояли и тем, и другим, временами получали за это люлей. Мне это, конечно, не нравилось. Хоть я и был книжным червем, но решил стоять на своем. Хотелось выделяться из этой серой массы.

— А часто приходилось огребать за свой внешний вид?

— Бывало. Тогда же все одевались в какие-то тусклые, мрачные цвета: черный, серый, синий. Если был зеленый, то тоже темный. Если в обществе появлялся человек в цветном шмоте, это вызывало реакцию. Кто-то смотрел с восхищением, кто-то с наездом говорил: «Ты че, *** [обнаглел]? Ты че так ходишь? Ты кто такой?»

Когда я первый раз забрил себе виски, комсорг школы сказала, что я фашист. Я спросил: «Почему?», а мне пояснили, что немецкие солдаты забривали виски, и я забрил, значит, фашист. Такие вот штампы.

Мне же хотелось экспериментировать с образом. Бабушка и тетя увлекались шитьем. Я смотрел у них журналы мод и выдумывал себе какой-то шмот, чтобы отличаться от сверстников. Даже начал учиться шить. Было время, когда я сам шил себе штаны, рюкзаки и даже обшивал некоторых своих товарищей.

— Сейчас, конечно, уже трудно представить, что ты можешь выхватить за бритые виски или яркую одежду… А скажи, какие культовые места были в Иркутске у неформальной молодежи?

— Мне не нравится слово «неформал», потому что оно запущено в советское время. Считаю, что оно появилось, когда в 1988 или 1989-м сделали неформальный выпуск юмористического журнала «Крокодил». На нём большими буквами было написано «неформальный», при этом «ф» была зачеркнута и подставлена «н». Ну да, мы такими и были.

Слово «неформал» приклеилось, его стали употреблять в газетах по отношению ко всем молодым людям, которые не шли в ногу с советской действительностью. А мне в принципе не нравилось это деление — формальный/неформальный. Что за бред?

Позже, путешествуя по Германии, я услышал определение «альтернативная молодежь», то есть другая, не такая, как вся серая масса. Это тоже, конечно, фактор разделения. Но с другой стороны, мы и правда выделялись. Потому что в Советском Союзе хоть и было много хорошего в социальном плане, но была эта уравниловка: длинных укорачивали, коротких вытягивали.

Так вот, место, где мы сейчас с тобой сидим (кафе «Белая ворона» на Карла Маркса. — Прим. ред.), в 80-е годы называлось кафе «Нива». Оно открылось, кажется, в 1986 году. В первом зале продавали хлебобулочные изделия, а в дальнем зале работало кафе, стояла барная стойка. Тут подавали кофе по весьма демократичным ценам в граненых стаканах. Тут же было иркутское бутылочное пиво прекрасного качества. Ну и снедь какая-нибудь: плюшки, бутерброды и прочее.

В «Ниве» собиралась вся иркутская молодежь — выпить чего-нибудь и поболтать. Столики были как в кафе «Минутка», то есть высокие, за которыми нужно стоять.

В «Ниве» можно было встретить либо своих знакомых, чтобы обменяться последними новостями, либо познакомиться с кем-то, кто близок тебе по духу.

— Я так понимаю, что в панк-тусовку ты именно там и влился?

— Как-то в очередной раз мы пришли сюда за кофе. Помню, в очереди с нами тогда стоял один из первых иркутских панков, Антон Князев с позывным Князь.

— Ха, это, получается, у нас в Иркутске свой Князь есть?

— Да, причем он стал Князем еще до того, как Князь из «Короля и Шута» стал популярным. Антон — сын известного в Иркутске фотохудожника Александра Князева, он одним из первых в городе стал панковать. Помню, у него была кожаная куртка, какие обычно летчики носили. Среди панков этот шмот пользовался особой популярностью, потому что эти куртки были очень крепкими, почти неубиваемыми. На них можно было сидеть, лежать, можно было укрыться, если спишь где-то не дома, и прочее.

Так вот, Князь был в такой куртке, с бритыми висками и обесцвеченными волосами, в самодельной майке — вид для той поры крутой. Молодежи разной и оригинально прикинутой там собиралось достаточно. В «Ниве», а еще на Шпиле, на Кругу такие ребята и девчата тусили. Чтобы обрастать связями и знакомствами, надо было там появляться, ну и, конечно, ходить на рок-концерты.

— Получается, что уже в конце 80-х у нас в Иркутске были всякие рок-концерты?

— Да, была рок-сцена и даже иркутский рок-клуб, который появился в нашем городе в 1986 году. Местом, где он обосновался, был Клуб речников на углу Сурикова и Бограда, ныне улица Чудотворская.

Я даже помню, что видел в газете «Советская молодежь» афиши рок-клуба, но тогда я был еще совсем юным и на концерты не ходил.

— Когда же случился твой первый концерт? Что о нем помнишь?

— Сходить на него меня вдохновил Славка Байзель. Так как он слушал тяжелый рок, ему очень хотелось всех этих ярких переживаний, он следил, что и где в Иркутске происходит, через какие-то свои каналы. Так вот, в феврале 1988 года мы, девятиклассники, пошли на выступление металлической рок-команды «Круиз».

Мы немного опасались туда ехать, потому что в те годы была сильна межрайонная вражда. Если ты приезжал в центр откуда-то, могли начаться терки со сверстниками, а мы особо боевыми ребятами не были, поэтому лучше было ездить компанией. Так что мы собрались с духом и поехали вдвоем.

На разогреве у «Круиза» была какая-то группа из Прибалтики: они пели то на русском, то на своем языке, по-моему, они были из Эстонии. Потом на сцену вышел «Круиз», и это был полный ахтунг. Столпы света, они все в каких-то проклепанных ремнях, классных прикидах. Мы сидели и смотрели на них с удивленными лицами.

— Погоди, сидели? Тогда концерты были «сидячими»?

— Да, тогда было принято слушать музыку сидя. Но иркутские металлюги, которых я тогда впервые в «Труде» увидел, были готовы сорваться и дать жару. Сначала отдельные лихачи выскакивали и пытались беситься около сцены. Это же был такой энергичный металл, как тут сидеть, что за бред?

Милиционеры, конечно, на это отреагировали и начали винтить всех этих ребят и куда-то уводить. Через некоторое время музыканты в микрофон попросили сотрудников правопорядка дать людям возможность подойти ближе. После этого милиции пришлось успокоиться, а народ повалил к сцене, людей становилось всё больше и больше. Концерт был потрясающий.

— Он тебя настолько поразил, что появилась мысль: «Хочу еще»?

— Скорее, именно музыка на меня больше повлияла. Мне понравился дикий экстатический заезд, чуваки, которые бесятся на сцене, и вообще сама эта атмосфера, когда ты отдаешься музыке.

Вторым по величине событием для меня стал музыкальный фестиваль весной 1988 года в Политехническом институте, который проводил иркутский рок-клуб с 26 по 28 апреля.

— Как он назывался?

— Название я уже не помню, но три дня на сцене Политеха играли рок-группы и исполнители от Урала до Владивостока.

— Кажется, я читала про этот фестиваль. Это там создатель «Театра Пилигримов» Владимир Соколов играл со своей тогда еще рок-группой «Пилигримы»?

— Да, они тоже там были. Мы с Байзелем и Степычем купили билеты, еще кого-то из одноклассников взбаламутили, сказали, что это будет полный улет, и поехали. Выступления шли вечером, концерт заканчивался поздно. В первый день нас встречал отец Степыча, потому что мало ли. А потом сказал: «Вы, ребята, вместе ходите, давайте сами прорывайтесь». Он был сторонником того, чтобы мы сами учились за себя постоять. Вот второй и третий день мы уже своим ходом оттуда выгребали.

На этом фесте я впервые услышал выступление панков живьем. Это была владивостокская команда под названием «Совет ветеранов санэпидемстанции». Очень забойный коллектив, играли смесь панка и новой волны. Их лирика целиком и полностью соответствовала нашему мировосприятию на тот момент.

Другая группа, которая тоже играла жесткую новую волну, — «Закрытое предприятие» из Новосибирска. Эти две команды мне запомнились сильно. У «Закрытого предприятия» были строчки, они мне прямо врезались в память: «Ваши лица серые, как газета „Правда“».

Помню, как иркутская группа «Хижина мельника» заводила и ставила на уши всех металлистов, и как круто звучала «Леонора», игравшая смесь глэм-рока и тяжелого рока. У них были забойные песни. Вообще, там была масса всякого крутого музла, которое тогда бередило наше сознание.

Все три дня зал был забит до отвала, люди сидели в зале, на балконе, даже на полу. Те события 80-х годов, связанные с рок-музыкой, притягивали огромное количество людей. И это были не только любители рок-музыки. Туда приходили просто те, кто хотел быть в курсе, что нового и интересного происходит в городе.

— А легендарные концерты в «Пионере» когда начались? В то же время или позже?

— Эпоха «Пионера» началась во второй половине 90-х. У нас на тот момент был магазин Music Most, у руля которого стоял Алексей Козьмин. Вот они начали делать первые концерты в «Пионере». Это был год 96–97-й.

Дело в том, что кино во второй половине 90-х годов начало постепенно выходить из массового оборота. У людей появились видеомагнитофоны, народ стал смотреть кино дома, а кинотеатры пустовали. Поэтому их сдавали под любые мероприятия, лишь бы получить с этого какую-то прибыль.

Кинотеатр детского фильма «Пионер» стал проводить у себя рок-концерты. Первый концерт, который я организовал в Иркутске в «Пионере», был приезд группы «Оргазм Нострадамуса» из Улан-Удэ.

— Серьезно? Это был прям самый первый концерт, который ты вообще организовал?

— Да, это было осенью 1998 года.

— А как тебе пришла в голову идея привезти их сюда?

— Она пришла не мне, а их «менеджеру» Петрухе, то есть Петру Шушурихину. Мы были с ним дружны еще с тех времен, когда он представлял гремучую команду Odium из Улан-Удэ, они играли грайндкор. С Петрухой мы познакомились на «Пятаке».

Туда приезжали люди даже из других регионов, чтобы купить что-то, потому что в студиях звукозаписи были в основном либо поп-исполнители, либо шансон. Рок тоже был представлен, но только совсем известными именами — «Машина времени», «Кино», «Наутилус», «Алиса».

Такие направления как панк, хардкор, металл было почти не найти, хоть у нас и был такой персонаж, как Игорь Степанов с позывным Химик. Еще в конце 80-х он открыл музыкальную точку, которая называлась МСА — музыка советского андеграунда. Туда можно было прийти и записать концерты самых разных советских рок-исполнителей.

У него были и панки, и рокеры, и романтики, и нью-вейверы, и металлисты — все, короче. В основном это были записи с фестивалей, живых концертов, но были и студийные альбомы, которые тогда уже кто-то записывал в тех или иных условиях. Там же продавалась какая-то рок-атрибутика, самиздатовские журналы. Поэтому мы к нему ходили активно.

Тем временем на «Пятаке» можно было найти всякую интересную зарубежную музыку, а еще познакомиться с теми, кто близок тебе по духу. Ну и вот ребята с Улановки (Улан-Удэ. — Прим. ред.) приехали туда, а я там тусовался с металлистами. Мы вместе проводили время, испивали всякие напитки, куражились. Было весело и задорно.

Впервые группа Odium приехала в Иркутск в 1994 году. Они играли в «Театре Пилигримов» Владимира Соколова, который обитал в подвале ТЮЗа на углу Ленина и Карла Маркса. «Пилигримы» не только устраивали там свои рок-концерты, но и активно сдавали площадку другим исполнителям. Сейчас это назвали бы камерными концертами, а тогда это просто были концерты в подвале у Соколова. Площадка вмещала человек 50 примерно. Выступали группы из Иркутска и ближайших к нему городов.

В очередной приезд «Одиума» я узнал от Петрухи и улановских, что в Улан-Удэ появилась панк-группа «Оргазм Нострадамуса». Мы начали потихоньку наводить мосты. Лично с Углом (вокалист и лидер группы Алексей Фишев. — Прим. ред.) я познакомился 1 марта 1998 года, когда Угол и Резан (Леонид Резанов. — основатель, шоумен и бас-гитарист группы «Оргазм Нострадамуса». — Прим. ред.) приехали на «Огуречник» — так называемый рок-фест, который с 1994 года устраивал Игорь Москвитин с позывным Огурец.

— Ты, получается, тоже пришел на этот фест, где вы с Углом и пересеклись? И что, ты их послушал и понял, что годная тема?

— На том фесте я выступал с панк-проектом «Зингая!», там мы с Углом и познакомились. А услышал я их чуть раньше на кассете от Петрухи, который «Оргазмов» везде пропихивал. Он предложил сделать концерт в Иркутске. У меня тут были связи через Тимоху Лаптева, который долгое время работал ведущим в первом ночном клубе Иркутска «Пятый угол» — прорывное заведение на «Танке». Там играли нехарактерную для нашего города музыку — электро, техно, техно-хардкор, рок-композиции с диджейскими обработками и заездами.

Тимоха меня познакомил с Серегой Бельковым, диджеем дискотеки в «Пионере», а уже через Белькова я вышел на администрацию кинотеатра «Пионер» и договорился с ними о концерте «Оргазмов».

— Насколько было тяжело договориться о выступлении такой группы? Они ведь были дикими, безбашенными панками по поведению, а про тексты песен я даже не говорю ничего. Тебе приходилось кого-то просить, убеждать?

— Насколько я помню, никто даже не попросил принести послушать их кассету. Просто Бельков поручился за нас. Серега ходатайствовал, что вот, будет панк-концерт. Он начинался в 10 вечера и заехал в ночь, в перерывах диджеи играли какой-то индастриал. Публика пришла соответствующая и там оттягивалась.

— Есть ощущение, что администрацию «Пионера» не очень волновало, что будет на их сцене. Это же панки, а значит, есть риски, что будет беспредел, драки, пьяные люди и прочее.

— Риски были, но пресса тоже подливала масла в огонь. Увидели одну драку и начали раздувать.

Мы с моим друганом Александром Владимировым (позывной Карандаш) старались делать не обычные рок-концерты, а события, наполненные смыслом. Чтобы не просто приехали группы, поиграли на сцене, зрители послушали, выпили, закусили и разошлись. Такая рутина рок-концертов была нам не близка. Поэтому мы выдумывали свою концепцию и названия. Наши самые яркие концерты в Иркутске мы делали с 1999 по 2003 год.

Первый концерт назывался «Панк-балдеж в „Пионере“» и был необычным, потому что на сцене были панк-команды, а в промежутках играли диджеи. Группа «Оргазм Нострадамуса» добавила перца в общую атмосферу программы. Тексты и музыка были крышесносными, да и сам Угол был такой харизматичный чувак.

— А вот насколько я помню из книги «Угол. Ноль лет», музыканты прямо у тебя в доме останавливались?

— Да, я жил тут рядом — на Чехова, 4, квартира 7. Деревянная усадьба на второй линии, которую мы между собой называли «бунгало». Как мне говорили люди, жившие по соседству, раньше этот дом был местом, где останавливались возницы. Дом, ясное дело, построен до революции. Этого дома уже нет, его несколько лет назад снесли, и теперь там пустое пространство.

В доме было три квартиры, моя — самая маленькая, однокомнатная, с печным отоплением. Как, знаешь, в хрущевках была планировка типа «трамвай», вот так же было у меня. Заходишь, сначала веранда, потом комната, посередине печь. То, что у входа, было комнатой для встречи гостей, а за печью — спальня и кабинет. На всё это — одно окно.

— Сколько человек максимально собиралось у тебя в доме во время тусовок?

— По головам я не могу сказать, но бывали ситуации, когда народ просто отключался на сон и спал прямо вот так штабелями на полу. Если человек вставал, чтобы воспользоваться удобствами, которые были на улице, то его место сразу же было занято. Вернувшись, он вынужден был либо кого-то распихивать, либо ложиться сверху в эту массу людей.

— Представляю, какого масштаба был этот кутеж…

— Тусовки были дикие. Но! Сейчас может показаться, что трасса туда была открыта для всех, а на самом деле я был очень жестким дворецким. Пускал только тех, кто был со мной на одной волне, в том числе и по человеческим качествам.

Кроме того, все, кто туда приходили, приносили не только что-нибудь к столу, но и свою долю энергии. У нас не было коммуны, но в каком-то смысле коммунальный стиль жизни присутствовал. Надо было и дрова пилить, и заниматься каким-то хозяйством. Клуб, куда каждый вносит свою долю.

— Это прикольно, что ты для «Оргазмов» и концерты организовывал, и пускал к себе в «бунгало» пожить.

— Да, они у меня вписывались. Но «Оргазм Нострадамуса» — это всегда была дикая панк-группа. Когда они заезжали, будто вихрь проходил.

«Оргазмы» были беспардонными в плане обмена вещей ребятами. Они брали мой шмот, в котором потом щеголяли. Угол однажды «примерил» мой кожаный плащ 30-х годов и в нем гастролировал по городам и весям европейской России. Потом плащ, как и часть прочего шмота, ко мне возвращалась, но меня эта ситуация не совсем устраивала. Заниматься их воспитанием я не хотел, несколько раз им высказал ноту протеста, а потом просто перестал их вписывать. Кайфовые ребята, но после них были такой погром, хаос и анархия в бытовом плане, что мне надоело каждый раз после их отъезда генеральную уборку устраивать.

— Слушай, а еще я читала какую-то прикольную историю про панков и холодильник. Где вы его взяли и зачем вообще катали по Иркутску?

— Холодильник просто стоял у нас во дворе, старый такой, советский, 50-х годов, пузатый такой. Не помню, кто именно, может, Карандаш, предложил использовать его в качестве рекламной тумбы, когда был концерт «Щенки Андалузского пса». Карандаш большой любитель кино и решил устроить такую движуху. Есть такой фильм «Андалузский пес», который в начале XX века сняли Сальвадор Дали и Луис Бунюэль, и в свое время это кино было смелым, необычным, с провокационными сценами.

И вот Карандаш говорит: «Так как концерт будет в кинотеатре, давай устроим показ фильмов на экране». Мы арендовали проектор у группы «Театр теней», и всем рок-командам, играющим на концерте, раздали свои куски. Когда шел фильм, они каждый свой кусок озвучивали.

Холодильник стал передвижной тумбой в стиле сюрреалистических выходок. Мы его возили по Иркутску на телеге, которую одолжили у соседа. Договорились между собой, что бухать в этот день не будем, если «серые» (милиционеры. — Прим. ред.) докопаются, чтобы терок не было.

В день концерта, когда уже приехали «Оргазмы» из Улановки, мы выставили холодильник у головы Ленина на Карла Маркса, где панно «Интернационал». Снарядили к нему двух панков из младшего поколения, которые должны были к началу концерта прикатить холодильник в «Пионер» и водрузить его на сцену.

— Люди как реагировали?

— Достаточно хорошо. Некоторые чертыхались, но откровенной агрессии не было. Кто-то ржал, кто-то с интересом смотрел. Мы потом пытались эту акцию повторить. Панками собрались и с холодильником пошли по улицам города, несли его, как гроб, и ставили в некоторых местах Иркутска. Но тогда как раз прошла серия терактов, и к такой выходке прохожие отнеслись настороженно. Особой веселухи не вышло, на том всё и закончилось.

— Какие еще выдающиеся концерты можешь вспомнить? Что вы такое придумывали для иркутской молодежи?

— Был концерт «ПуНКшкин Not Dead», посвященный 200-летию со дня рождения Александра Сергеевича в июне 1999 года. Еще к знаковым относятся «Прикройся модно», «Тени забытых предков», «Золотая лихорадка», «Страх и ненависть», который мы делали вместе с магазином Music Most и Алексеем Кузьминым. Он тогда первый раз пригласил в Иркутск панк-группы из столицы, у нас выступали «Тараканы» и «Приключения Электроников».

Последний концерт, который мы организовали с Карандашом в «Пионере», назывался «Восьмая марта» и состоялся в марте 2003 года. Потом ветра странствий раздули паруса, меня унесло, и я покинул Иркутск на несколько лет.

Еще была вторая волна наших с Карандашом концертов, где-то с 2011 по 2013 год на площадке джаз-клуба Chicago, и на этом все пока.

— Я и мои друзья часто размышляем о том, что будет дальше. Еще лет 20 назад было четкое деление на субкультуры. Панков можно было легко отличить от готов, готов от эмо и так далее. Ребята объединялись по интересам и музыку тоже любили какую-то определенную. Сейчас всё смешалось, а неформалов как будто бы вообще не видно. Как ты к этому относишься и как думаешь, что будет дальше?

— Их не то, чтобы не видно, просто сейчас сама молодежь стала выглядеть гораздо ярче. Раньше человек с цветными волосами сто процентов был панком или панкухой, чуть позже тему подцепили рейверы, появился еще один отсыл. Но суть в том, что раньше, если ты идешь и видишь волосача или наоборот, чувака забритого, чувиху с булавками и значками, ты можешь сразу подкатить и вступить в диалог. Это точно были «свои».

Сейчас всё смазано и случилось то, за что мы в свое время топили, — мир стал ярче. Я много путешествовал и видел, как за пределами России люди живут. Хотелось, чтобы в Иркутске был такой движ.

Сейчас стало много цветного и кайфового шмота, поэтому это уже не выбивается из общей массы как раньше. Надо либо совсем голым ходить, либо с ирокезом до седьмого этажа, чтобы тебя сейчас заметили среди пестрой толпы. Да только так ли это надо сейчас? Возможно, об этом стоит спросить у современной молодежи.

Но мне это всё нравится. Как в одном из интервью сказал Джон Лайдон, он же Джонни Роттен из Sex Pistols, панк как субкультура должен меняться, чтобы не стать посмешищем для самого себя.

Человек, когда причисляет себя к какой-то субкультуре, имеет на то свои причины. Мы все рождаемся людьми, никто не рождается панком, металлистом или квадробобером. Мы просто выбираем что-то, что нас вдохновляет, и мы начинаем этому подражать, становимся его частью. Возможно, есть какая-то неудовлетворенность или желание что-то изменить, привнести в этот мир. Находясь в этой варке, мы все чего-то достигаем, и приходит время шагать дальше, ставить перед собой новые цели.

Я очень рад, что сейчас не надо никому биться за право носить яркий шмот или слушать то или иное направление в музыке.

— А нет такого, что, вот, в наши-то времена это был трушный панк, а сейчас — позерство?

— Так могут, конечно, говорить совсем старые панки, которые первыми прорывались во времена Советского Союза. Либо какие-то интернет-балаболы, которые сами на своей шкуре этого не испытывали. Я считаю, что если классический ирокезный панк в экзотическом прикиде будет шляться по городу и его окрестностям, то он тоже сможет почувствовать соль жизни в городской среде.

— Даже сейчас, когда людей особо ничем не удивишь?

— Да, даже сейчас. Яркий вызов всё равно позволит ощутить все прелести уличной жизни. И это будет интересный опыт!

— Тем более, что сейчас много рокерской одежды продается в масс-маркете, а раньше всё приходилось делать самим.

— Панк стал частью моды. Панк и мода — это братья-близнецы в каком-то смысле, потому что вся эта движуха, кроме музыки, зародилась на модных и провокативных шмотках. Я лично в юности хотел, чтобы панк стал частью социального пирога. В Германии я увидел, что есть у них такая социальная прослойка. У нас из социальных прослоек есть бомжи. Не, я не сравниваю панков с бомжами, хотя панк-сцена настолько разнообразна, что там есть как аристократы, так и бомжи. Каждый сам строитель своего счастья.

Но вот что мне не нравится, это то, что сейчас в панк-среде появилось такие словечки, как говнопанки или говнари. Я считаю, что так говорят люди, у которых задран нос. Возможно, что и в панк-сообществе теперь есть свои буржуа и маленькие люди. Если так оценивать, я и сам был говнарем. Я валялся на улицах, собирал ништяки, бухал в подворотнях и спал на лавках, ну и что? Ну я говнарь, и что? Меня это не обламывает. Был такой период в моей жизни, и он дал свой опыт. Человека надо по его человеческим качествам воспринимать, а не по придуманным стереотипам.

— Ты, как мне кажется, из тех редких людей, кому нравятся эти перемены и кто не говорит «Раньше было лучше».

— Меня радует то, что произошло с панком. Я не считаю, что он должен быть в музыкальном подполье. Он одной ногой должен быть там, чтобы не забывать своих корней, а другой — на поверхности. Всякие современные движухи вроде иркутского панк-гаража «Глотка», это здорово. У них есть своё представление о панке, они делают то, что ценят, и делают это сами. Здесь, в «Глотке», сосредоточен в основном андеграунд. Есть и другие места, возможно, более попсовые, где тоже играют панк-группы. Но и там можно задать жару!

Я уже не тот человек, который находится на острие событий, там сейчас вовсю активничают молодые люди, но я держу руку на пульсе, шевелю немножко скелетончиком, хожу иногда на концерты, чтобы попузырить глаза, и это доставляет мне удовольствие.

Я поведал вам то, что вспомнил, через свой личный взгляд. А какими были панки и их музыка в Иркутске и в байкальском регионе, можно будет в более широком спектре узнать в 2025 году, когда на экраны выйдет фильм «Восточно-Сибирский панк. Реальность не нужна!». Его снял иркутский режиссер Павел Скоробогатов, а я в нем поучаствовал. Фильм расскажет о людях и панк-группах из городов нашего региона. Приглашаю посмотреть!