60 лет у радиоактивной Течи: жители аварийной зоны — о привкусе стронция и людях-невидимках

Андрей Букин, учитель географии бродокалмакской школы, подносит зонд к самой реке, но военный прибор ДП-5 молчит: бета-радиация не пробивает толщу воды. Однако если подцепить палкой косичку донных водорослей, индикатор радиоактивности оживет, показывая 40 распадов на квадратный сантиметр в минуту.

Село Бродокалмак расположено на реке Теча, которая до середины 50-х годов обильно «удобрялась» отходами плутониевого производства от комбината ПО «Маяк». И хотя прошло 70 лет, для многих изотопов это не срок. Обывательская логика подсказывает, что если уж реку отравили и все об этом знают, живущих вдоль нее людей нужно было отселить, но нет: дома в Бродокалмаке по-прежнему стоят вплотную к реке. Мы покажем вам всё в подробностях.

Основные загрязнители Течи, стронций-90 и цезий-137, имеют свойства накапливаться в организме человека, о чем хорошо знают два друга детства, Николай Шермин и Александр Исаев, пригласившие нас в гости. В Бродокалмаке они живут уже более 60 лет, но не могут доказать, что находятся на опасной территории.

— Гляди вон, в прошлом году знаков понаставили радиационной угрозы, — показывает Николай на один из щитов. Аналогичные стоят у каждого подъезда к Тече. — То есть, получается, признают опасность? А мы с Сашей живем тут все 60 лет, с 1960–1961 годов, но пострадавшими от воздействия радиации не считаемся, хотя всё детство провели в этой реке. Тогда же не говорили, что она радиоактивная!

К моменту рождения Николая Шермина радиационная опасность Течи уже была известна властям, но для населения никак не афишировалась.

— Ну, да, говорили, мол, речка загрязненная, вокруг даже забор был с колючей проволокой и охрана милицейская, — вспоминает Николай. — Но никто же не разъяснял, чем она загрязнена. А вода в ней была прозрачная, чистая. Водились там вот такие язи, щуки огромные, налимы. Люди не чувствовали опасность. Куда им от реки деться? Она же вот, за огородами.

Сейчас Теча не столь полноводна, как в детстве Николая: сброс воды от технических водоемов ПО «Маяк» прекращен, и река питается в основном мелкими притоками и ручьями. Но в 60-х годах по весне она разливалась на сотни метров: нынешние знаки радиационной опасности стоят как раз по границам старой поймы.

Мы идем к берегу Течи, как раз через линию, где раньше тянулась колючая проволока. Дальше — пойма реки.

— Вот тут мы с пацанами на льдинах катались, — показывает Николай место. — И, конечно, всё лето в ней купались.

— Так вы говорите, тут ограждение было и милиция?

— Ну, а что пацанам ограждение? Бывало, милиционер погонится, а мы вдоль колючки рванем и на другой берег. Он же не побежит по воде за нами. Штраф, кстати, большой был по тем временам — 10 рублей. Но штраф-то на родителей, и то, если поймают. Тут и купались, и рыбу ловили. Мальчишками же были.

Истинные причины загрязнения Течи обнародовали в конце 80-х уже после Чернобыльской аварии, когда дети, купавшиеся когда-то в теченской воде, стали взрослыми. Был ли эффект разорвавшейся бомбы?

— Нет! — отмахивается Николай. — Всё равно ведь знали, что река грязная, а радиация... Ее же ни пощупать, ни увидеть. Тогда уже поздно было волноваться.

— Заметно ли влияние на здоровье местных жителей: может быть, много больных онкологией?

— А как узнать, если здесь и медицины нет? Никто ничего толком не говорит. Умирает человек, ему пишут сердечно-сосудистые заболевания, инфаркт, инсульт. Вот ровесник наш был, Владимир Михайлович Гордеев. Пошел в поликлинику, говорит, бок колет. Ну, его давай от межреберного остеохондроза лечить. А он за полгода сгорел и умер в 2019 году. Что это было?

У самого Николая врожденный порок сердца, у его внучки тоже. Николай перенес открытую операцию на сердце и раз в год проходит терапию в Челябинске. Его дочь с семи лет страдает гипертонией, к которой позже добавились гормональные проблемы. Мама Николая умерла в возрасте 54 лет, а причины также не совсем ясны:

— У нее здоровье расстроилось, руки ослабели, она даже хлеб нарезать не могла. А в диагнозе написали: сердечно-сосудистое заболевание.

Андрей, учитель географии, кивает:

— У меня самого врожденная аритмия. Тут у многих проблемы именно по этой части.

Но связано ли это с радиацией — поди, докажи. Один врач говорит возможно, другой — не факт. Сколько людей, столько мнений, так что у чиновников всегда есть выбор.

Почему через 70 лет с момента загрязнения Течи отходами плутониевых заводов здесь по-прежнему живут люди? Это сложный вопрос. Во второй половине 50-х было расселено порядка 40 сёл и деревень из верховья реки, не считая деревень, пострадавших от аварии на «Маяке» 1957 года. Николай Шермин показывает архивный документ: весной 1957 года, еще до упомянутой аварии, были переселены деревни Черепаново, Паново, Осолодка, Ветродуйка, Заманиха, Карпино, Курманово...

Но эвакуированы были не все. Например, пресловутое Муслюмово, от которого до «Маяка» всего 35 км и где Теча весьма «звонкая», осталось на месте. Массовое расселение началось лишь в 2009 году. Людей перевозили в так называемое Новомуслюмово, которое ушло недалеко от старого — на полтора километра.

Расположенный в 60 км от «Маяка», Бродокалмак попал под переселение лишь частично: людей забирали из зон, которые подтопляла Теча, и селили неподалеку. Авария 1957 года и вовсе сместила акценты: ресурсы бросили на ликвидацию Восточно-Уральского радиоактивного следа, поэтому Бродокалмак, Русская Теча и прочие сёла ниже по течению остались жить на своих местах. Государство попыталось оградить жителей от реки колючей проволокой, но с оной у советских людей разговор всегда был короткий — она для них вроде красной тряпки. Тем более, если причины ее появления неочевидны.

Когда-то в Бродокалмаке был кирпичный завод, маслобойная фабрика, детский дом, крупный зернохранилищный комплекс. До 1959 года село было центром Бродокалмакского района. Но после загрязнения Течи и аварии на «Маяке» предприятия стали закрываться, и сейчас работу здесь не найти. Немалая часть жителей ездит в Челябинск, а это — 60–80 километров.

Рассекречивание «маяковских» аварий совпало с поздним советским застоем и началом 90-х годов, когда малые поселения в принципе бедствовали. По словам Николая, кому-то из бывших односельчан удалось получить статус пострадавших от радиации, но вопрос решался весьма превратно — об этом чуть ниже.

Своеобразный ренессанс, но с мрачным подтекстом, село пережило в 90-х: по словам старожилов, сюда начали съезжаться бывшие горожане, так или иначе потерявшие жилье. В том числе — жертвы черных риелторов.

Евгения я застаю около дома в заброшенной части улицы Борьбы, где он живет с братьями. Сюда семья Евгения переехала из Челябинска в 1998 году.

Я спрашиваю, был ли он в курсе проблем с Течей?

— Откуда? — удивляется он. — Мы вообще в Алабуге должны были жить (село по соседству. — Прим. ред.), а попали вот сюда. О радиации уже по факту узнали, через год.

— Время такое было. Мать под ствол ставили. Она предпочла забрать детей и уехать.

Мы ходим с индикатором радиоактивности по старым теченским поймам. Андрей, который младше Николая и Александра на 30 лет (период полураспада стронция-90) слушает прибор в наушниках, но тот по большей части молчит. Просыпается он, если спуститься вплотную к реке и поднести зонд к камню, испачканному илом: пару раз у нас набегало до 15 распадов в минуту на квадратный сантиметр. Ольга, которая раньше жила в городе, а в Бродокалмаке недавно, спрашивает, много ли это?

— Находиться здесь, скорее всего, безопасно, — отвечаю я. — Главное, в саму реку не лезть.

Николай, услышав это, возмущается:

— Так это понятно, пусть сейчас безопасно. Вон они тут всё отсыпали, целый месяц китайскими самосвалами возили. Тут же вопрос в другом: а нам-то как быть, если мы тут с самого детства прожили и ни малейших льгот не имеем? Раньше хоть от транспортного налога освобождали, а сейчас и его платим. Дорог вообще нет, медицины нет, работы нет!

Николай пытался судиться с Министерством социального развития Челябинской области, добиваясь получения так называемой справки серии «Ч»: она подтверждает, что человек подвергся радиоактивному облучению. Суд Центрального района Челябинска в 2019 году Николаю отказал, а позже апелляционная и кассационная инстанции «забетонировали» решение.

Причину этого нам пояснили в самом Министерстве. Если не вдаваться в детали, на справку могут претендовать только переселенцы первой волны в конце 50-х, когда был определен список из 39 домов, подлежащих сносу (в основном, в поймах реки). Либо же семья человека должна была добровольно покинуть Бродокалмак до 1962 года, тем самым как бы подтвердив невозможность жить на старом месте. Есть и еще одна категория — граждане, проживавшие в Бродокалмаке с 1949 по 1956 годы, которые получили дозу облучения более 70 мЗв, но Николай и Александр не попадают под нее в силу возраста.

Обоснование, почему закон столь избирателен, в неофициальном ключе мы часто слышали от людей, связанных с атомной промышленностью и радиологией. Позиция их прагматична: дескать, если уж человек дожил до таких лет на берегу Течи, теперь-то что?

Глава Министерства социальных отношений Ирина Буторина объясняет ситуацию по-другому:

— Мы очень хорошо можем понять ощущение социальной несправедливости у жителей Бродокалмака и других селений, особенно если речь о «пограничных» годах рождения, 1960–1961. Эти процессы регулируются федеральным законодательством, а проблема во многом локальна, потому что среди пострадавших от деятельности ПО «Маяк» больше всего жителей Челябинской области, в меньшинстве — жители Курганской и Свердловской областей.

Министр говорит, что из теченских поселений особый статус имеет лишь Муслюмово, где ежегодная доза облучения превышает 1 мЗв в год (она указана в законе) — это эквивалент примерно десяти рентгенов грудной клетки.

— А нам говорят, у нас доза получается 0,8 мЗв в год, то есть почти как в Муслюмово! — возмущается Николай.

Фактически, деление на пострадавших от радиации и здоровых ведется по критериям, установленным в 1950-х годах. Льготниками считаются лишь те, чей дом в те годы стоял в подтопляемом месте, а сам факт проживания вблизи Течи оставлен за скобками, словно с тех пор не было сотен исследований и научных работ, посвященных Тече и ее влиянию на здоровье.

Николай ежегодно проходит обследование в Уральском центре радиационной медицины, где в числе прочего его проверяют на счетчике излучения человека — аппарате, похожем на томограф. Ощущает он себя, скорее, подопытным кроликом:

— Это не мне нужно, а им, чтобы понимать, как мы живем в таких вот условиях, — говорит он.

Влияние Течи на здоровье изучается все эти годы, но вот проблема: это никак не отражается на нормативах, которыми пользуются чиновники соцзащиты.

Поэтому Николай и Александр не считаются людьми, подвергшимися воздействию техногенной радиации. Закон в этой части сформулирован лукаво: скажем, если бы родители Николая попытались выехать из зоны на стыке 50-х и 60-х, сейчас он мог бы претендовать на льготы. Но родители его остались на месте не из халатности, а потому что истинные причины загрязнения Течи станут известны лишь тридцать лет спустя. Люди не понимали, с чем имеют дело, да и куда сбежишь в Советском союзе с насиженного места? Тут и до обвинений в паникерстве недалеко.

Насчет бед теченских жителей каждое поколение чиновников имеет свои оправдания. На заре гонки вооружений приоритетом было создание бомбы, а вопросы экологии решались по остаточному принципу. Переселять теченских жителей начали уже после семилетнего сброса отходов в реку, когда ее верховья изрядно фонили. В 1957 году внимание отвлек взрыв резервуара с ядерными отходами на ПО «Маяк», а через десять лет — пылевая буря на пересохшем озере Карачай, куда сбрасывали радионуклиды. Эти два инцидента сместили фокус внимания с Течи на северо-восточные окрестности «Маяка». Затем, до конца 80-х, проблема и вовсе встала на паузу: «колючки» вдоль Течи примелькались и прохудились, а люди успокоились. После Чернобыльской катастрофы, в эпоху гласности и перестройки, данные о Тече рассекретили, но люди к тому моменту уже прожили на этих землях по 40 лет. А потом начались девяностые с их хаосом и безденежьем. Проблема уже не замалчивалась, но решалась со скрипом: жители Муслюмово ждали переселения двадцать лет. А Бродокалмак был не настолько медийным, и тех, кто пережил здесь «ядерную зиму», считают адаптировавшимися к ситуации. Их изучают, но в остальном... Вы же живете? Ну, и живите. Нынешние чиновники ссылаются на недоработки предшественников, и это уже замкнутый круг.

Уже в наше время, в 2008–2017 годах, на берегах Течи провели реабилитационные работы, например, отсыпали ее края вблизи населенных пунктов. Причем в Бродокалмаке площадь «искусственного берега» максимальная — 13 гектаров. Подойти к Тече стало сложно: где-то слишком крутой берег, где-то — неприятная каменная насыпь. А в прошлом году установили знаки, предупреждающие об опасности водопользования. На их отсутствие мы, кстати, пеняли во время вылазки к Тече два года назад.

Правда, у местных отношение к знакам двоякое: мелкий шрифт читают не все, зато символ радиационной опасности создает впечатление, что вся земля позади знака является зараженной. Николай возмущается:

— Вот знак, а вон, гляди, огород у людей. То есть прямо на зараженной зоне!

По факту же знак обозначает недопустимость использования самой Течи, но не ее окрестностей. Счетчик бета-частиц Андрея даже в метре от воды молчит, хотя небольшие очаги радиации могут быть в неожиданных местах: где-то разнесло ветром пересохшую пыль, где-то вода просочилась...

Николай Шермин настроен продолжать борьбу: для него это уже не вопрос шкурных интересов, а, скорее, дело принципа. При всей очевидности ситуации, для чиновников и он, и его друг Александр Иванович — люди-невидимки.