Как живёшь ты, иркутский учитель?

Вокруг темы реформирования российской системы образования развернулись жаркие дискуссии, которые продолжаются до сих пор. При этом педагоги имеющие за плечами многолетний стаж работы в системе образования, как правило, не одобряют выбранное государством направление реформ. Критики «модернизации» говорят о том, что реформа образования на деле оказалась реформой экономики образования и его сервисного обеспечения.

Школа стала организацией, предоставляющей услуги, и обязанной отчитываться за качество их выполнения. И отсюда вытекает первая проблема, связанная с реформой: если ведомство производит показатели эффективности своей работы, от которых зависит выживание ведомства, налицо прямая заинтересованность ведомства в искажении показателей. Вторая проблема – формализация и неизбежная бюрократизация образовательного процесса. Задача рационального расходования бюджетных средств привела к тому, что учитель постепенно превращается в бухгалтера, а школа, по меткому выражению заслуженного учителя России Евгения Ямбурга, в «то место, где дети мешают администрации и педагогам работать с документами».

Третья проблема является более фундаментальной. Парадоксом реформирования образования является тот факт, что все здание системы образования возводится не с фундамента, а с крыши, под которой подразумевается ЕГЭ, подгоняя под нее все остальные элементы конструкции. Это приводит к очевидным перекосам «на местах» и бюрократическому абсурду. О том, как реформирование и последовавшая формализация образования отразилась на общеобразовательных заведениях Приангарья ИА «БайкалПост» рассказала старший преподаватель Института повышения квалификации работников образования Иркутской области Ирина Никулина.

- Как вы считаете, в чём заключается основная проблема, которая стоит перед российской системой образования в самом широком смысле?

- Парадокс любой системы образования заключается в том, что, с одной стороны, воспитание детей требует полёта мысли, некоего благородного безумия, таланта, с другой стороны – эта профессия является одной из самых массовых. И без формализации, стандарта, тут не обойтись. Но между циркуляром и полётом мысли должно оставаться некое свободное пространство, где сможет работать настоящий учитель. Учитель с большой буквы.

Этот парадокс, на мой взгляд, существовал всегда. Вспомнить нежно любимого нами Чехова. Как он изображает учителя? Несчастным человеком, недовольным собой, живущим с ощущением, что жизнь проходит впустую. Если учитель живет без этой нотки внутреннего трагизма, он узколоб и костен, он приобретает облик Беликова, «человека в футляре». Такой учитель, умирая, будет вспоминать, что «волга впадает в каспийское море», «лошади кушают овёс и сено».

Создаётся впечатление, что само слово «школа» неразрывно связано с постоянной войной бюрократа и учителя, причём по всему миру. Учитель Генриха Манна, Гнус, Беликов в квадрате, страшный человек. У Ремарка — это либо глубоко несчастный сельский учитель, либо бывший фельдфебель, который засовывает детям в головы ура-патриотическую чушь, чтобы затем погнать как скот на бойню первой мировой. И что же не устраивало в учителях классиков? Заведомая предписанность. Но ведь без этого в школе никак, без этого в школе не обойтись. В этом абсурд.

- А как же быть с «учителем с большой буквы», духовным наставником?

- Странно, но учитель с большой буквы появляется в эпоху тоталитаризма. Например, это учитель и наставник у Стругацких. Человек, философ, друг и помощник, который ведёт человека всю его жизнь. Я не копала глубоко, но мне кажется, что Стругацким были близки идеи, которые легли в основу Царскосельского лицея. То есть, ребёнка в раннем возрасте забирают из семьи и воспитывают в школах, влияние отца и матери сводится к минимуму. Воспитывают в особой среде, в своеобразной детской республике, где нет учителя, но есть старшие друзья и наставники, где влияние циркуляра и формы минимально.

Мне кажется, что в России такие школы и такие лидеры до сих пор есть. Но это единичные случаи, когда талантливый и сильный человек смог собрать вокруг себя заединщиков и построить такую вот детскую республику. И я не представляю, какую битву приходится выдержать этому человеку, чтобы не пустить внутрь этого детского государства все то, что может её разрушить до основания, и в первую очередь – чиновников.

В силу специфики своей деятельности я часто езжу по России, посещаю разные школы и лицеи и всегда стараюсь держать нос по ветру, чтобы почувствовать родственную среду, среду учебного заведения, где тот самый циркуляр ещё не успел победить, среду, в которой ещё сохраняется жизнь. Когда попадаешь в такое заведение, это сразу чувствуется, как будто пришёл в намоленный храм. Атмосфера там совершенно особенная, ты замечаешь это по тому, как дети ходят по коридорам, по тому, как учителя их окликают, подходят ли учителя к детям, или дети к учителям. С каким выражением лица они друг к другу обращаются. И ты сразу понимаешь, что попал в республику, что здесь – не начальники и подчинённые, а заединщики, и думаешь – как же они уцелели?

- То есть, в девяностые таких «царскосельских лицеев» в стране было больше?

- Да. Иногда я спрашиваю учителей в таких детских республиках о том, как они умудряются выживать, все как один говорят, что в девяностые годы была просто сказка. То есть, в «лихие девяностые», когда в стране черт-те что творилось, как грибы возникают учебные заведения, которые никто не контролирует. Как, например, лицей ИГУ в Иркутске.

Смешно вспомнить, ради чего наш лицей создавался. Бывший подготовительный факультет ИГУ оказался под угрозой закрытия, и нужно было срочно что-то придумать, иначе были бы массовые сокращения, и конец. И сотрудники этого факультета подумали: а почему бы не создать такой маленький лицей, учить в нём своих детей. Проживёт – хорошо, если не проживёт – ничего страшного. И лицей не просто выжил, а быстро пошёл в гору, разросся, и в нём было хорошо работать и учиться ровно до той поры, пока лицеем не заинтересовались чиновники.

Тогда в ЛИГУ было классно. Не было школьных учителей, все преподаватели были вузовские, которые не знали, что можно, а что нельзя, поэтому делали по душе. И пока не было циркуляра, дела шли великолепно. Эта история повторяется во многих подобных учебных заведениях. С девяностыми многие люди, работавшие в школьном образовании, связывают самые светлые воспоминания. Вывод такой: там, где нет формализма, есть жизнь. Не должно быть артикула, в котором предлагаются жёсткие рамки того, что положено, а что нет, а вводимый сейчас единый стандарт предполагает такой артикул. И самое смешное в том, что без стандарта никак не обойтись.

- Но ведь в 90-х школы как-то существовали без стандарта?

- Стандарт существовал и тогда, конечно, но он не был таким бюрократизированным, не был столь скрупулёзно прописан. В нём было все необходимое, но не было пошаговых инструкций, обязательных к исполнению, которые и убивают творческую инициативу учителя. Пока я работала в лицее ИГУ, и когда формализация постепенно начала проникать в него, я думала, что это зависит от отдельно взятых личностей, которые лишают учителей полёта мысли, а детей — разумной свободы. Которой, кстати, дети пользуются весьма разумно, пока её не начинают ограничивать. То есть, дети просто продолжают делать то же самое, только теперь это запрещено. Уйдя из лицея, поняла, эта тенденция повсеместна.

- И что привнёс в школьное образование новый стандарт?

- Куда бы ни переезжал лицей, я всегда переносила с собой старый подсвечник и бюст Пушкина. Это были своеобразные символы, они означали, что после занятий дети могли прийти в мой класс и сказать: давайте устроим поэтический вечер. Кто-то приносил чайник, кто-то печенюшки, я зажигала свечу, и мы читали стихи. Теперь сборища запрещены. Запрещено пить чай. Запрещено проводить классные вечера.

Если вдруг учитель захочет вывезти детей за город, он должен будет за три недели об этом сообщить, с детьми проведут строжайший инструктаж, погрозят им пальцем, они распишутся в специальном журнале, о событии сообщат в районный отдел образования, и так далее. Все это делается для безопасности детей. Но в результате уходит сама возможность установления дружеских отношений между учителем и учеником. Дружба ученика и учителя ушла в прошлое, потому что затевать какие-то неформальные мероприятия с классом – себе дороже.

Есть и ещё одна причина. Чем прочнее стандарт входит в нашу жизнь, тем больше учитель и классный руководитель завалены бумажной работой. У них просто не остаётся времени на такие вещи. Говорят, что больше школьного учителя в России пишет только воспитатель в детском саду. Впрочем, сам детский сад сейчас превратился в камеру хранения, занятия с детьми там более не проводятся. Дети должны поесть, поспать и до вечера остаться живыми и по возможности неповрежденными.

- А можно обозначить момент, когда этот процесс начался?

Трудно назвать какую-то конкретную точку. Такие процессы проистекают постепенно. В ЛИГУ, наверное, это началось в тот момент, когда лицей перестал быть нужен университету, когда он стал муниципальным образовательным учреждением. Наверное, лет шесть назад, когда появились стандарты. А может ли хорошее дело быть названо аббревиатурой ФГОС?

- Кстати, что, собственно, из себя представляет ФГОС?

- Это федеральный государственный образовательный стандарт. Скоро он будет существовать в образовании повсеместно и уже внедрён в начальной школе. Как всегда в России, в основу легла очень хорошая идея, которая была доведена до абсурда. Стандарт предполагает единый подход к формированию образовательных программ, единую отчётность и единый государственный экзамен.

Однако, принимая стандарт, не учли самую малость: нищая сельская школа в Сибири, где учатся трудные подростки, и элитная школа в Москве, которую посещают дети министров – очень разные организации, и требовать от них одинакового результата, мягко говоря, весьма легкомысленно. Однако, стандарт един и обязателен для всех, что порождает маразм. Маразм порождает желание бежать без оглядки из системы образования. А сбежать некуда, потому что учебное заведение, которое работает не по стандарту, не получает лицензию.

- Можете привести конкретные примеры негативных последствий формализации?

- Например, учебники. Я всегда считала, что роль учебника в образовательном процессе важна постольку-поскольку. В первую очередь важно, как учитель построит урок. Если вспомнить СССР – вся страна училась по одним и тем же учебникам, но точно так же оставались хорошие и плохие учителя. Но, тем не менее. Сейчас очень много учебников. Есть учебники очень хорошие, а есть те, которые внесены в федеральный перечень. Есть очень хитрое слово «субвенция», которое обозначает сумму, которую школа может потратить на покупку книг. Она очень мала, на полное покрытие нужд школы её, как правило, не хватает.

Родители покупать учебники не должны, а денег мало. Директора школ вынуждены как-то выкручиваться. Как? Приходит учитель к директору школы и говорит: вот замечательный учебник, давайте купим. А ему отвечают, что ты, господь с тобой, нам же голову за это оторвут, ведь книги уже закуплены. Вот, например, учебник по литературе, по которому учится вся Иркутская область.

Считается, что он приведён в соответствие с новым стандартом. При этом он абсолютно не отличается от прежнего. Но купить другой учитель не может, потому что была негласная директива покупать в школы именно этот учебник, а на другие в школах нет денег. И что могут в этой ситуации сделать учителя? Как телята с дубом бодаться? Нет. Просто берут этот учебник как и раньше.

- Что в первую очередь препятствует осуществлению реформы?

- Оторванность от реальности. Что мы знаем о жизни сельских учителей? А ведь именно их большинство, у нас страна ведь по большей части сельская. Например, одна женщина из сельской школы записалась на курсы повышения квалификации в наш институт, очень хотела туда попасть. А в день открытия курсов позвонила и сказала, что приехать не сможет, потому что у неё телится корова. И ничего нельзя сделать, она живёт в селе и ей надо что-то есть. И я почти уверена, что она продаёт молоко этой коровы и на вырученные деньги потом учит детей.

Иногда сам себе кажешься таким самодовольным дураком, когда узнаёшь, что умудряются делать сельские учителя. Например, одна учительница устроила в школе телестудию. Другая организовала в школе театр, для которого сама по ночам пишет пьесы. Сельские педагоги живут в школах, пытаясь хоть чему-то хорошему научить детей, половина из которых, мягко говоря, плохо соображает, потому что родители у них алкоголики и никогда не занимались их воспитанием. И эти усилия никто не видит, и никто этим учителям не скажет спасибо.

Однажды я побывала в Усть-Уде, на курсах. Спросила местных учителей: наверное, у вас пустые классы? Они ответили: классы-то полные, вопрос в том, какие дети в них сидят. Страшно сказать, но сельские учителя часто думают о том, как бы дети не покалечили друг друга до конца урока. Множество совершенно запущенных детей, которых никто никогда не воспитывал, потому что их родили только ради материнского капитала. Для них даже придумали название: «путинские дети». На всю Усть-Уду есть один рекламный щит, рядом с отделением Сбербанка. Висит баннер, на котором изображены два печальных мальчишки и надпись: настоящая мать капитал не обналичит. Я сначала не поняла о чём речь, но после разговора с местными учителями до меня стало доходить. «Настоящая мать капитал не обналичит». И как тут быть?

А реформаторы в то же время собираются полностью заменить бумажные учебники в стране на электронные. Уже появились экспериментальные библиотеки и школы, которые участвуют в этой программе. Речь идёт о планшете, куда будут закачиваться все необходимые книги. Но вот вопрос: а если школьник Ваня влюбится в Машу и по большой любви треснет её по лбу этим планшетом – где он найдёт новый в середине учебного года, если отца у него нет, а мать – уборщица? Вот на эти вопросы реформаторы не потрудились ответить, а ведь именно в таких деталях и кроется дьявол.

Одна учительница мне рассказывала, что их школа на беду попала в этот эксперимент. Она библиотекарь в этой школе. Перед каждым уроком она раздаёт эти планшеты и собирает обратно после. Я спрашиваю: «А как же они будут делать домашнее задание без учебника?» Она отвечает: «А попробуй-ка их отдать. Я ведь лицо материально ответственное…». А ведь предполагается, что скоро вся страна будет учиться по таким учебникам.

- А как сказывается формализация на самом процессе обучения? Не вытравливает ли творческую составляющую из работы учителя?

- Эта составляющая никуда не девается. Конечно, бывают перегибы на местах, но суть школы от этого не меняется. Как и в советское время есть большинство учителей – ремесленники в хорошем смысле этого слова, профессионалы, которые добросовестно учат, именно на этих учителях держится современная школа Есть уроды, которые калечат детей, их вообще нельзя за версту подпускать к школе. Есть единицы, учителя с большой буквы «У». Ничего не изменилось. Если взять это самое большинство, давайте подумаем как выглядит в нашем представлении обычный учитель? Тётка, которой за 50, она либо молодая пенсионерка, либо готовится выйти на пенсию. У неё за плечами несколько десятков лет работы в школе.

Однажды она придумала удачный урок по Достоевскому, и она будет использовать его в десятом классе бесчисленное количество раз, потому что он работает на детях, и выстроить такой урок – большая удача. А тут ей говорят, что у нас теперь новый, системно-деятельностный подход. Да она никогда не станет работать по-другому.

- А что такое системно-деятельностный подход?

- Это главная идеология новых образовательных стандартов. То есть, к обучению идут через какую-то деятельность. В СССР, например, учитель как мантры повторял в классе одни и те же фразы: «учи, учи, учи, ты должен поверить мне на слово, что Волга впадает в Каспийское море и ты должен это запомнить на всю оставшуюся жизнь». Теперь говорят, и совершенно справедливо, что не надо над учеником нависать, надо учить его добывать знания самому. А это трудно. Невыносимо трудно. Проще эту деятельность сымитировать.

Например, в стандартах есть понятие проектной деятельности. Учитель садится и начинает ломать голову над тем, что же это такое. А потом внезапно понимает, что он делал это всегда, только называл по-другому: «внеклассное мероприятие» или «опережающее задание». Вот и получается, что реформа меняет только название точно той же работы, которую вели педагоги в стране ещё 30 лет назад. Только теперь дети скачивают «проект» в интернете и по бумажке отчитывают его на уроке.

Получается, что результат мог быть очень интересным, если бы все делалось по-настоящему. Пока что сама деятельность педагога выносится за скобки, а на первое место выходит отчёт о том, чтобы эта деятельность соответствовала стандарту. «Середняки» пытаются что-то делать с детьми, что-то выдумывать для них, уроды продолжают их калечить, а таланты идут в школы все реже и правильно, в общем-то, делают.

- А раньше талантливые люди чаще шли работать в школу?

- Бывало, что шли. Можно назвать несколько имён, вроде Шалвы Амонашвили или Евгения Ямбурга, которые являются в прямом смысле учителями с большой буквы. И они, кстати, довольно резко критикуют современные подходы российского министерства образования к реформированию школ. Конечно, с появлением стандартов многие инновационные учебные заведения приказали долго жить, но педагогическая мысль все ещё, как ни странно, жива. В Иркутской области можно назвать, например, один лицей в Усть-Илимске, там практикуется разновозрастное обучение детей. Вместо классов там группы, в которые входят дети разных возрастов, и старшие дети обучают младших под руководством учителя. Я не считаю этот подход бесспорным, но он работает.

Остался, конечно, лицей ИГУ. Но складывается впечатление, что от старого лицея осталось мало. Конечно, туда все ещё отбирают детей, есть конкурс. Но всё больше там становится «позвоночных» детей, так называют тех, кого зачислили «по звонку».

- Как вы думаете, стандарты помогут приблизить карту мира, которую человек получает в школе, к реальности жизни? Сделать знания более применимыми на практике?

- Про российскую школу идеологи реформы говорят, что основной её недостаток – избыточный академизм. То есть, учат лучше, чем за границей, но дети хуже приспособлены к жизни. И стандарты должны эту проблему решить. Однако, как мне кажется, это не соответствует действительности. Я убеждена, что хорошая школа должна научить человека учиться. Никакой учитель не сможет полноценно заменить жизненный опыт.

В конце концов, обучиться методике можно самостоятельно, а вот выбирать наиболее подходящий для той или иной ситуации метод – этому и должна учить школа. Мне кажется, что настоящий учитель не должен тащить человека в одну дверь, с криком: «за этой дверью ты должен найти истину!». Настоящий учитель должен показать множество дверей, за каждой из которой спрятано нечто интересное, и при этом научить ребёнка выбирать, какую из них и как открывать.

А нас, как мне кажется готовят к системе, что была в царской России. До революции 1917 года в империи были гимназии, которые давали достаточный объём знаний для поступления в университет, и были реальные школы, предоставлявшие достаточно знаний, чтобы стать швеёй или токарем. Гимназии давали своим ученикам возможность летать, а реальные школы учили ходить по земле.

И как мне кажется, сейчас пытаются восстановить ту же систему, только без гимназий. Собственно говоря, никакой новости в этом нет, реальное образование было всегда, вопрос в том, что сейчас расклад иной. В образовании намечается тенденция к тому, что настоящее высшее образование становится все более элитарным и, вероятно, в будущем оно станет недоступным широким массам.

- Если судить по школам Иркутской области, можно сказать, что формализация принесла какие-то плоды?

- Если говорить о школах в Иркутской области, наблюдения у меня самые печальные. Потому что, живя в Иркутске и других крупных городах, мы даже не догадываемся, как живёт остальная область. В качестве иллюстрации можно рассказать о том, как недавно мы с моими коллегами проводили срез знаний по русскому и математике по области для министерства образования.

Результаты были очень странные: есть сельские школы, где качество знаний равно нулю, а успеваемость при этом 50%. В других качество знаний – 4,8. (феноменально высокий показатель) Такие странные показатели объясняются тем, что эти школы были сплошь малокомплектные. Например, в одной из них учится два человека, и один написал работу на «два», другой – на «три». Или наоборот, пять человек в школе, четверо написали на «пять», один – на «четыре». И таких школ много.

Стандарт предполагает и компьютеризацию школ. В Иркутской области вроде все школы компьютеризированы. Старыми, списанными машинами. Недавно я спросила одну учительницу: а есть ли в их компьютеризированной школе интернет? Она сказала, что гипотетически есть, но если его подключить, весь посёлок останется без связи.

Беда в том, что общество предъявляет учителю претензии: он необразован, непрофессионален, невнимателен к детям, он боится нового. А вы подумайте, есть ли у учителя малейшая возможность хотя бы один пункт из этого списка исправить?

Моя коллега, которая также занимается дополнительным образованием преподавательских кадров, рассказывает, что желающих посетить её курсы всегда довольно много. И большая часть людей, проходящих через них – те, которые не заканчивали профильных вузов. Многие из них пошли работать в школу с отчаяния, не сумев устроиться по своей основной специальности. Им просто некуда больше деваться. В сельские школы люди идут работать потому, что школа – одно из немногих мест в деревне, где за работу платят реальные деньги. Итак, у общества есть очень много поводов быть недовольным учителем, но у последнего нет возможности соответствовать этим запросам.

- Как вы думаете, почему реформа так пробуксовывает на местах? Её идеологи никогда не работали в школах?

- Судя по всему, люди, которые рулят реформой, в большинстве действительно не имеют к школе никакого отношения. А если и имели, то давно забыли что это такое. К тому же в системе образования наблюдается та же проблема, что и в здравоохранении, армии и так далее. Работа в министерстве или департаменте образования желанна, за неё держатся, и чтобы в ней уцелеть, часто приходится идти на компромиссы, или уходить. При этом реалии таковы, что профессия учителя – такая же массовая, как и профессия врача. Поэтому глупо ожидать, что учителями будут поголовно таланты. Такого количества талантливых людей просто нет. А создатели реформы, как кажется, рассчитываются именно на это.

- Как, по вашему мнению, события будут развиваться дальше?

- Я полна пессимизма и ничего хорошего от введения стандартов не жду. Введут стандарты, но ничем, кроме дополнительной бумажной работы это для учителей не обернётся. Как работали, так и будут работать. Плохой учитель останется плохим, а хороший – хорошим. Только последнего будет все труднее заманить в школу.

Основная нагрузка всех инноваций ложится на школьного учителя. Внезапно объявляется о начале очередной кампании, когда на местах ничего не готово, в неё экстренно вбухиваются миллиарды, которые неизвестно куда деваются, а школьным учителям остаётся только ломать голову, как без денег и времени выполнить плановые показатели очередного министерского новшества.

- Что может сделать учитель в этой ситуации?

- Я слышала любопытную версию, объясняющую популярность Кафки в СССР и в постсоветской России. Европеец смотрел на его книги как на театр абсурда, а советский, а потом и российский человек, узнавал в них свою жизнь. Мы привыкли к абсурду.

Учитель же не может перешибить плетью обуха. Когда говорят, что школа воспитывает человека, это не совсем правда. Человека воспитывает семья и двор. Учитель может заронить зерно сомнения в голову ученика. Сказать ему, что реальность может быть совсем не такой, какой он привык ее видеть, или как привыкли ее видеть его родители. Он может показать, что в мире есть люди, у которых иная мера правильного, что очень мало встречается в мире вещей, про которые можно сказать, что они могут быть только так, а не иначе. За исключением, конечно, заповедей и вечных истин, которые выше наших плоских размышлений.