Глава Лимнологического института: Логики в 3-летнем запрете лова омуля нет

Федеральное агентство по рыболовству (Росрыболовство) планирует запретить промышленный вылов омуля в акватории озера Байкал на три года с 2018 года для сохранения ценного вида рыбы. Ведомство буквально бьёт в набат, утверждая, что популяция омуля опускается до рекордно низких за последние годы отметок. Действительно ли количество омуля в Байкале можно назвать критическим? Поможет ли 3-летний запрет и какие ещё меры можно предпринять для сохранения этого виды рыбы? На эти вопросы порталу «ИрСити» ответил директор Лимнологического института Сибирского отделения Российской академии наук (ЛИН СО РАН), доктор геолого-минералогических наук Андрей Федотов.

— В 2018 году Росрыболовство намерено ввести запрет на промышленный вылов омуля, аргументируя это сильным сокращением популяции. Так ли всё серьёзно на самом деле, есть ли поводы поднимать тревогу уже сейчас?

— Дело в том, что Госрыбцентр (Государственный научно-производственный центр рыбного хозяйства, занимающийся изучением сырьевых ресурсов рек, озёр и водохранилищ, а также экологическим мониторингом рыбохозяйственных водоёмов, — ред.) считает не всю рыбу, что есть в Байкале, а только ту, что проходит на нерест в реки. При этом, по их же данным, на нерест заходит только 5% из всего «омулёвого стада», и из них около 1,5% по неизвестным могут причинам нерест пропустить. То есть речь идёт не обо всей рыбе, что есть в Байкале.

По нашим данным, не всё так плачевно. Мы даём оценку на основе гидроакустического учёта омуля, то есть на основе подсчёта с помощью эхолота. Таким образом, мы выясняем, сколько рыбы в Байкале всего. В 2011 году мы проводили совместные исследования, и у нас вышло, что в Байкале всего находится около 31,6 тысячи тонн омуля, а по данным Госрыбцентра – 21,4 тысячи. В 2015 году мы также делали гидроакустический учёт, по результатам которого мы действительно зафиксировали уменьшение популяции, но оно не такое катастрофическое, как это обрисовывают в агентстве, – тогда нам удалось зафиксировать порядка 23 тысяч тонн омуля (директор Госрыбцентра Владимир Петерфельд по итогам 2015 года оценил биомассу омуля в 10 тысяч тонн - ред.).

Грубо говоря, мы можем недосчитать рыбу, но пересчитать её мы точно не можем никак. Допустим, корабль проходил в определённом месте и омуля там «не снял», потому что ход нашего корабля не попал под ход косяка. Но он-то при этом мог быть в другом месте. Таким образом, мы даём самую минимальную оценку, она у нас занижена, и при этом всё равно выше тех данных, что предоставляет Госрыбцентр.

— Есть ли какая-то логика в этом запрете?

— Она немного непонятна. Зачем вводить запрет на вылов всей рыбы, из которой половозрелой всего 5%? Остальная рыба в Байкале никогда не станет взрослой и не будет способной воспроизводить себя, метать икру. При этом омуль зреет в течение почти 10 лет.

Логика была бы, если бы они «перегородили» нерестовые реки и запретили лов так называемого покатного омуля – уже отнерестившегося, который уже отметал икру и после этого начал скатываться вниз по течению обратно в Байкал. Поэтому контроль нужно навести в этой сфере. А тот запрет, что предлагается сейчас, - планируется же на 3 года, за это время даже одно поколение не сформируется полностью.

— Можно ли выделить какую-то основную причину, по которой происходит уменьшение популяции омуля в Байкале?

— Здесь следует всё рассматривать в комплексе. Омуль – это же не соровая рыба, которая живёт на мелководье, где последствия деятельности человека ощущаются сильнее. Омуль больше живёт на глубине. Многие в средствах массовой информации слышат, что с Байкалом происходит что-то не то, но по большей части это относится к прибрежной зоне – около 20 метров, это менее 5% от общей территории Байкала. Но омуль туда практически не заходит. Основная же часть Байкала – глубинная. И там мы пока не видим каких-то серьёзных изменений. Поэтому если смотреть глобально, то вряд ли причина лежит в области экологии.

Возможно, меняется сама система: омуль меняет места своего обитания. Условно говоря, человек в одном месте рыбачил, отец его там же рыбачил, дед рыбачил, на следующий год пришёл – а не клюёт, рыбы нет. А её не то, чтобы нет, она просто переместилась на другое место, то есть происходит перераспределение локаций скопления омуля.

Браконьерский лов, безусловно, можно назвать одним из негативных факторов. На нерест и так мало заходит рыбы, а если её ещё и «подрезать»… Правда, в полной мере мы последствия ощутим только в будущем, когда мы начнём недополучать половозрелого омуля. Допустим, если браконьеры завелись в условном нулевом году, то эффект от их действий мы определим только через 10 лет и скажем: «Что-то мало рыбы пошло на нерест». И то, как я уже сказал ранее, основная часть омуля так и останется в Байкале и на нерест не пойдёт вообще.

Я рассматривал статистику по государственным докладам о состоянии озера Байкал на предмет того, как происходила добыча омуля в озере за последние 10 лет. Даже статистическим методом не подтверждаются высказывания рыбаков о том, что рыбы стало мало. Все ловили по-разному, у кого-то «густо», у кого-то «пусто». Но такого, чтобы у всех стало «пусто», нет.

При этом нет какого-либо единого тренда в плане повышения или понижения численности нерестового стада по разным популяциям омуля. Из тех же данных Госрыбцентра видно, что численность половозрелого селенгинского омуля снижается, а верхнеангарского – наоборот растёт.

Можно сходить на рынок и посмотреть, есть ли там вообще какие-то проблемы? Помните, как в «Бриллиантовой руке» было про халатик с перламутровыми пуговицами? Разве вам на рынке скажут «Омуля нет, весь съели»? Он есть везде, в огромных количествах и в самом богатом ассортименте: вяленый, пареный – да хоть какой.

— И не только в Иркутске.

— Именно! Рыбаки вот говорят: «Не ловится». А у этих тогда почему ловится?

— То есть, исходя из этого, нельзя сказать однозначно, что ситуация с омулем на Байкале может быть описана с помощью эпитетов «ужасная», «катастрофическая» и тому подобных?

— На мой взгляд, нет. Конечно, можно перестраховаться и запретить вообще всё, но как-то не верится, что в нашей стране этот запрет чем-то поможет. Просто мы людей переведём из разряда добропорядочных в уголовники. А деваться-то им куда? У них появились какие-то другие способы заработка, разве им сказали: «Вы вот омуль не ловите, лучше вот здесь зарабатывайте»?

— Можно ли проблему с численностью омуля решить какими-то иными способами, кроме как запретительными?

— У нас есть четыре рыборазводных завода, но они не работают в полную мощность — не хватает финансирования. Нужно сделать так, чтобы они заработали в полном объёме, то есть нужны деньги для этого.

Можно ещё, например, сделать браконьерство нерентабельным.

— Как?

— Да очень просто. Сейчас омуль зарыбили на Братском водохранилище. Там теплее, рыба растёт быстрее, нагуливается быстрее, то есть быстрее доводится до хороших товарных кондиций. Только размножаться он там не может, поскольку вода слишком тёплая и стоячая. Так давайте будем сильнее развивать это направление в Братске, получать больше товара и выводить его на рынок, чтобы цена на омуль упала, тем самым сделав браконьерство невыгодным занятием. Тогда человек задумается, надо ли ему нарушать закон, надо ли ему ставить километры сетей, идти на большие траты, нанимая корабли и лодки, чтобы потом за копейки весь этот улов сбыть.

К слову, опыт запрета на промышленный вылов омуля у нас в стране уже существовал с 1976 по 1980 годы. А почему он возник, почему рыбы не стало? Начали строить дороги, появились новые средства доставки, и рыболовам стало невыгодно сдавать рыбу на заводы. На несколько десятков копеек больше они бы получили, если бы сами везли эту рыбу в Иркутск и перепродавали её на рынках. Рыночная цена омуля превышала государственную в 4 раза. Поэтому омуль и тогда был, но он уходил не на завод, а в Иркутск или по железнодорожным станциям. А государство подумало, что рыбы не стало, потому что на заводы её стало поступать меньше.

— А есть ли какой-то идеал, норма того, сколько омуля должно быть в Байкале?

— Здесь можно разве что ссылаться на то, сколько было рыбы раньше. И то нужно задаваться вопросом: а как считали, какими методами? Нельзя сказать, дескать 5 тысяч тонн – это мало или много. В принципе, сейчас всё находится в пределах среднего — как и раньше. Например, 1940-1950-е годы биомасса омуля оценивалась в 28 тысяч тонн, а добывали от 5 до 11 тысяч тонн ежегодно. С 2005 по 2015 годы так называемый общий допустимый улов (ОДУ), который устанавливается тем же Госрыбцентром, составлял 1,5-2,5 тысяч тонн в год. Такая вот история.