«Дети всегда борются до конца». Детский хирург — о смерти пациентов, чудесах, вере в Бога и сложных случаях из практики

«Пройти хирургию без осложнений, без тяжелых жизненных ситуаций, невозможно», — говорит доктор медицинских наук, заслуженный врач РФ, хирург Ивано-Матренинской детской больницы Алексей Соловьев. Накануне Дня медицинского работника он рассказал корреспонденту «ИрСити» о том, насколько сложно быть хирургом, почему с детьми работать проще и случаются ли в медицине чудеса.

— Первого своего пациента я не помню, потому что во время учебы еще работал в бригаде скорой помощи. А вот первую самостоятельную хирургическую операцию — да, — говорит Алексей Александрович.

Высокий мужчина в очках и аккуратном белом халате встретил нас у своего кабинета, но сразу не принял, его на консилиум вызвал главврач больницы. Врачебный труд такой: если что-то планировать и возможно, то всегда с оглядкой на срочные вызовы. Хирург возвращается через полчаса и приглашает в свой кабинет. Алексей Александрович в медицине уже 45 лет.

— Первая операция — это всегда операция переживания. Нет еще спокойной и легкой моторики, отработанных навыков, но мы, хирурги, всё это должны пройти. Страха не помню, но какое-то беспокойство, конечно, было. Это была семилетняя девочка с острым аппендицитом. Я тогда был врач-интерн и со мной дежурил наставник, но на тот момент он был занят в приемном покое. Помочь мне было некому, мы с медицинской сестрой проводили это оперативное вмешательство. Это запомнилось, потому что было очень трудно из-за нетипичного расположения аппендикса, — говорит он.

Медицина у Соловьева не была мечтой детства, он ее выбрал случайно, хотя, конечно, внешние факторы оказали свое влияние на решение. Его Алексей Александрович называет вполне осознанным для юноши.

— Так бывает в жизни, случайные события, общение с людьми, примеры из литературы — всё это влияет на выбор. У меня еще старшая сестра поступила в медицинский институт, я видел ее пример. В итоге я вместе с двумя одноклассниками поступил в мединститут, — рассказывает он.

Алексей Александрович отмечает, что первый шаг в сторону хирургии он сделал благодаря документальной повести «Записки врача» Викентия Вересаева, который был не только писателем-реалистом, но и практикующим врачом.

— История хранит достаточно много преданных своему искусству врачевателей, поэтому, наверное, в совокупности всё это повлияло на выбор, — добавляет мой собеседник.

Алексей Александрович оканчивал Иркутский медицинский университет, учился по профилю «лечебное дело» и взрослой хирургии, но когда уже близился выпуск и распределение, выбрал профессию детского хирурга.

— На это много факторов повлияло. И моя личная судьба тоже. В детстве я жил недалеко от Ивано-Матренинской больницы, а в четырехлетнем возрасте меня сбил маршрутный автобус, буквально рядом, кстати. Передо мной бежал мальчик, и я вслед за ним побежал по дороге и попал под колеса. Тяжелая травма, попал сюда в реанимацию, — говорит Алексей Соловьев. — Я, конечно, уже мало что помню, но лечил меня знаменитый детский хирург Всеволод Андреевич Урусов. И это тоже сыграло свою роль.

Среди обывателей бытует мнение, что хирурги — это особенные люди. Но Алексей Соловьев говорит, что превозносить врачей этого профиля не стоит.

— Хирурга не надо героизировать. Медицина не имеет границ, для того чтобы стать хирургом или терапевтом, человек изучает различные медицинские науки и начинает их воспринимать с точки зрения своих возможностей и силы, — объясняет он. — В хирургах оказываются люди, которые могут быстро принимать решения, брать на себя ответственность. Потому что у нас нет резерва времени: больной поступает, например, в шоке, с кровотечением, если бездействовать, он умрет. Этот стиль поведения передается от учителей, наставников, от коллег по работе.

Но решительность хирурга, которая порой может показаться излишней жесткостью, должна идти бок о бок с чувством глубокой симпатии. Особенно, если речь идет о детском враче. Алексей Александрович объясняет: всё дело в обязательствах любви. Хороший врач обладает не только медицинскими навыками, но и эмпатией к своим пациентам. Это видно часто на примере педиатров — и их довольно много.

— У хирургов есть свои профессиональные издержки. Ты проходишь так или иначе определенные испытания, например, смертью пациента. Одной, второй, третьей. Это трагическая, но объективно связанная с тобой жизнь, ее не минуешь. Вся хирургия, можно сказать, основана на работе с негативом. Современные студенты пытаются не касаться этой специальности, тем более что с юридической точки зрения всё находится под жесточайшим контролем, почти без права на ошибку, — отмечает профессор.

Летальных исходов он, конечно, тоже не избежал: в 80-е у него погиб девятимесячный малыш, который поступил из Усолья-Сибирского от внезапно развившегося внутреннего кровотечения. Ребенок попал в больницу с анемией и обострением язвенной болезни, связанной с пороком развития тонкой кишки.

— Мы не смогли его спасти, потому что не сразу стало понятно, откуда источник кровотечения. В восьмидесятые годы прошлого столетия не было такой эндоскопии, когда можно было быстро всё увидеть, как сейчас. Ребенок, как ни старались, погиб, потому что было сильнейшее кровотечение, — вспоминает Алексей Александрович. — Это, конечно, трагедия, это точно так же, как своего ребенка потерять. Все эти моменты запоминаются в подробностях, о них думаешь и перебираешь в памяти.

Понять, что происходит с пациентом, — это самый сложный и одновременно творческий процесс в хирургии. Сама операция — следующий этап лечения, его выполнять легче, чем поставить диагноз, отмечает Соловьев.

— Бывают случаи, когда хирурги не могут до конца понять, что происходит с пациентом. У детей заболевания часто сочетанные — и педиатрические, и хирургические, идут параллельно и могут быть обусловлены врожденными пороками развития, могут резко начинаться и непредсказуемо продолжаться. Поэтому иногда очень сложно даже поставить диагноз, а без правильного диагноза вылечить невозможно, — объясняет он. — Существует парадоксальный врачебный закон Курта Шиммельбуша: «Если ваш больной пошел на поправку, значит, вы что-то проглядели».

Иногда задачки попадаются такие, что к их решению нужно подобрать нестандартный подход. Алексей Александрович вспоминает пациента с врожденным пороком развития мочевого пузыря — его фактически не было, а мочеточники выходили наружу, на живот.

— После рождения ему сделали пластику мочевого пузыря и передней брюшной стенки. Но у ребенка было тотальное недержание мочи, он всё время ходил мокрый, поскольку отсутствовал сфинктер. Когда он был маленький, это скорректировать не смогли. Это горе, конечно, для него было, и к подростковому возрасту он стал замкнутым, плохо адаптированным к сверстникам. В семнадцатилетнем возрасте решился на радикальную операцию, поскольку не видел смысла жить «наедине с памперсом», — рассказывает уролог.

В этой ситуации вариантов устранить дефект практически не было, потому врачи предложили и провели пересадку мочеточников в искусственный резервуар толстой кишки. Операция прошла без осложнений и сейчас пациент живет полноценной жизнью.

Самые сложные случаи в практике хирурга, конечно, связаны с врожденными пороками развития. Тогда клиническая картина, которая начиналась с одного симптома, разворачивается совсем другой стороной.

— Помню случай с девятимесячной девочкой. У нее с момента рождения отмечалось подтекание мочи. А при осмотре мы во влагалище обнаружили мочевой камень с голубиное яйцо. Мочевой камень образовался в этом месте, потому что один удвоенный мочеточник открывался как положено, в мочевом пузыре, а второй — во влагалище, из-за нетипичного застоя мочи образовался мочевой камень в половом органе, — говорит Алексей Александрович.

Мочеточник девочке пересадил в нужный орган, камень убрали, малышка выздоровела.

— А вы верите в Бога? — спрашиваю я внезапно.

— Да. Но сохраняю суеверное поведение, ощущаю жизненные обстоятельства как предзнаменования, пытаюсь их понять, хотя это не всегда удается правильно. Мне кажется, что это помогает мне видеть разные стороны реальности, — отвечает мне заслуженный врач России.

Я прошу вспомнить, были ли в его практике случаи чудесного спасения, но Алексей Александрович отрицает, что такое возникало. Разве что, бывало, когда, казалось бы, уже невозможно ничего сделать, но по каким-то причинам ситуация преломлялась потихоньку в положительную сторону.

А потом рассказывает про прошлогодний случай в отпуске в Турции, где он вместе с супругой, которая работает реаниматологом в той же Ивано-Матренинской больнице, спасли 17-летнего туриста из Москвы.

— Мы уже уходили с пляжа, но увидели, что на берег вытащили подростка-утопленника. Я думал, что он уже мертвый. Прямо на песке и в окружении паники его удалось вернуть к жизни — реанимировать. В этом и есть чудо, наверное, что мы оказались в нужном месте в нужный момент, и всё закончилось удачно, — делится Алексей Соловьев.

Он вспоминает, что рядом с подростком были мать и отец, но он толком и не понял, что их сын заглянул в иной мир. Через 15 минут после того, как супруги оказали первичную помощь, на место прибыла скорая, его госпитализировали.

— С мальчиком всё нормально, с Новым годом нас поздравил, спасибо сказал. Но он на самом деле и не понял тоже ничего — в таких случаях наступает амнезия, всё забывается, — говорит Алексей Александрович.

Сейчас многие из бывших пациентов доктора Соловьева уже взрослые люди. Некоторые до сих пор приходят к врачу со словами благодарности, помнят его. Это, конечно, приятно.

— Но в целом, если ребенок выздоровел и улыбнулся, испытываешь искреннюю радость. А вот к тому, что родители иногда не говорят «до свидания» и «спасибо», как будто и не было ничего, к этому относимся с пониманием, — отмечает он.

Соловьев лечит как детей, так и взрослых (частная практика), но признает, что проще ему именно с детьми. Порой бывает сложно с подростками, но в целом эти пациенты более управляемые, с ними проще договориться. А еще, говорит доктор, дети всегда учат стойкости и мужеству. Юные пациенты с тяжелыми пороками развития, паллиативные, по сути, до конца борются за жизнь — осознанно или неосознанно.

— Это показывает, что у любого человека заложен врожденный потенциал. Ребятишки в этом отношении другие, они не видят смертельной опасности от болезни и поэтому они оптимисты. Взрослый и пожилой человек в критической ситуации часто сдаются и всё. А ребенок до конца ведет себя как настоящий человек, — объясняет врач.

Примером такой стойкости он приводит 14-летнего пациента с неоперабельной опухолью. Мальчика спасти было нельзя, он умирал. Но запомнился врачу любовью к жизни.

— Он всё понимал и был спокоен, — вспоминает врач.