Иркутск, твои деревянные дома горят, слышишь?

Девять утра. Морозно. Узкая, ухабистая улица Бабушкина тише, чем обычно. Всё понятно – выходной. Дома здесь – картинки. Деревянные, покосившиеся, заметённые снегом, потрёпанные ветрами. Розовые, зелёные, серые.

Колонка впервые опубликована в субъективном разборе событий недели, который вышел на «ИрСити» 22 февраля.

Я стою перед одним из таких. Он – памятник, дом крестьянки Ирины Трутневой. С виду крепкий. За его спиной высятся свечки-многоэтажки. А вокруг него – намороженный снег, доски и чёрный пепел.

Утром 20 февраля здесь произошёл пожар. Огонь съел крышу, перекрытия и вышел во двор. Пожарные работали на месте весь день, сначала заливая горящие стены, а потом обследуя каждый сантиметр покалеченного дерева. Причина произошедшего ещё устанавливается. Кроме того, в дело вступили следователи, так как в огне погибла пожилая женщина.

Я стою на заметённой снегом земле и думаю, что в доме жили в общем-то счастливые люди – во дворе перед главным входом останки детской площадки, под окнами, обвешанными частыми сосульками, детский снегоход, маленькие и большие скамеечки. Что может быть счастливее простой жизни?

По данным администрации Иркутска, за предоставлением жилья обратились четыре семьи, одного человека разместили в реабилитационном центре в посёлке Маркова, остальные – отказались от манёвренного фонда, теперь, где и как жить дальше, погорельцы решают самостоятельно.

Огонь не смог сбить остатки кружева, сохранённого за сто лет, но обглодал его, зачернил. Стоять рядом с домом и тем более во дворе жутковато. Здание всё скрипит и стонет, как будто внутри него ворочается полуживой зверь. Раны никто не лечит, а приласкать может только восходящее солнце.

Тонкими лучами оно перебирает деревянные завитки, пересчитывает каждую досточку, гладит стены, высвечивает золотом, накрывает прекрасным голубым небом. И я забываю запах гари, который за двое суток не успел выветриться, и невольно улыбаюсь, потому что мне тепло от этой солнечной игры. Но зверь внутри дома скрипит перемороженным брусом, и волшебство рассеивается.

На соседней улице – Декабрьских Событий – картинка похожая. Между двух домов стоит печальное сгоревшее здание, главный вход перекошен, будто это не вход вовсе, а гримаса боли и ужаса. Во внутреннем дворе – такие же желтеющие сосулины, вывороченные матрасы, сбитые наличники, намороженный снег вперемешку с чёрным пеплом. И тонкий запах гари. Это городская усадьба, признанная памятником 30 лет назад. Пожар произошёл 17 февраля. По данным МЧС, причиной могло стать короткое замыкание или неосторожное обращение с огнём.

Два сгоревших деревянных памятника – за неделю. Жилые дома, которые находятся в 100 метрах друг от друга по прямой. История, от которой плохо пахнет. И поэтому нет единой точки зрения.

Часть людей уверена, что «заинтересованные структуры» расчищают для себя место в центре города, часть – что дело всё в неисправной электропроводке и безответственном поведении жильцов. И та, и другая позиция понятна.

С одной стороны, Иркутск не раз становился свидетелем локального «отжига» деревянной архитектуры, после чего здания теряли статус памятника и исчезали в вечности. С другой, не все жильцы деревянных домов имеют возможности, умения и, главное, желание следить за порядком, находить слабые места, ремонтировать вышедшее из строя, а у МЧС просто нет полномочий, чтобы проверять, например, исправность электропроводки.

Беда в этой ситуации не в жильцах, которые порой багровеют от ненависти к деревянным стенам, в которых живут, и не в бизнесменах, стремящихся выжать из каждого квадратного метра максимум прибыли. А в том, что никто не знает, что делать с деревянными домами-памятниками, за столетия, что они стоят на улицах, никто так и не научился с ними сосуществовать.

Законодательство хоть и декларирует особый статус памятника, но по факту не гарантирует защиту от посягательств, которые иногда прикрыты пространными формулировками типа «реконструкция объекта культурного наследия». Исследование и сохранение деревянного зодчества либо финансируется по остаточному принципу, либо вообще не получает никаких денег, вся ответственность за состояние памятника ложится на его жильцов, которые в большинстве своём вообще-то обычные люди с обычными зарплатами. Единой концепции сохранения домов нет, а те, что появляются, выглядят сыро и нежизнеспособно.

А главное, что нет тех вдохновлённых чиновников (или общественных лидеров, которых эти чиновники слушаются), способных пробивать бюрократические стены, разрабатывать новые подходы, выискивать на них дополнительные ресурсы и воплощать в жизнь, не боясь обсуждать это с горожанами и советоваться с ними. Потому что иркутяне вообще-то не дураки. И хоть страдают от «великого прошлого и чёрной дыры вместо будущего», но искренне любят свой город.

По итогу получается, что корень проблемы – человеческий фактор. Но парадокс в том, что деревянный дом будет жить, пока в нём живут люди, а вместе с ними - смех и любовь. Без человеческой заботы памятник дряхлеет и превращается в неприглядное ничто. Тем более, если он покалечен пожаром.