Сергей Шмидт – о проплаченных текстах, Путине и верности мэру Иркутска

Высокий человек с размеренной и твёрдой походкой, золотистыми кудрями и любопытствующим взглядом. Это известный в Иркутске блогер и политолог, преподаватель и публицист, историк и радиоведущий Сергей Шмидт. В небольшом кафе в центре города мы поговорили с ним о «деле Петрова», будущем губернатора Иркутской области, верности мэру Иркутска и ссорах с журналистами.

- Сколько уже лет вы живёте в центре города?

- Уже 24 года. Часть своей жизни я прожил на левом берегу, в Студгородке, в микрорайоне Приморский, в общежитии в Университетском. А с 1995 года сначала жил с первой семьёй на улице 5-й Армии, теперь на - Ленина.

Конечно, в центре удобнее жить в достаточно молодом возрасте, когда большое значение имеет расстояние до знаковых молодёжных тусовочных мест, общественных пространств, сейчас, например, это 130-й квартал.

- А вы где тусовались?

- Когда я был студентом, это было самое неблагополучное для молодёжных тусовок время перестройки, время абсолютного оскудения бытовой жизни позднеесоветского общества, поэтому привязки к местности в нынешнем понимании у молодежи не было, студенты в годы моей молодости очень много прогуливались. И вот у меня и моих главных друзей был маршут от улицы Чкалова, по бульвару Гагарина, и дальше – через всю цепочку книжных магазинов, какие были на улице Карла Маркса. Было популярное в Иркутске тусовочное место – кафе «Нива», в районе нынешней «Белой вороны», которое тоже пришло в упадок к концу перестройки, но до той поры выполняло функцию, какую в советском Ленинграде выполняло кафе «Сайгон» — там тусовалась богемная или околобогемная общественность.

Это такая привычка - может, дурная - жить в центре. Наверно, в пенсионном возрасте будет уже уместнее жить где-нибудь в пригороде.

- Как вам центр?

- За то, что происходит в центре, хочу выразить благодарность нынешней мэрии. Я могу совершенно уверенно сказать, что в таком хорошем состоянии, в котором находятся важные точки центра сейчас, в течение последних 25-30 лет они не находились никогда. Но нужно помнить, что для жителя центра город раз 20-30 меньше, чем он есть на самом деле. Поэтому, когда я говорю слова благодарности мэрии за состояние центра, я всегда добавляю, что плохо представляю жизнь других районов города.

Во многом развитие центра ещё связано с двумя обстоятельствами, которые не имеют прямого отношения к нынешней мэрии, — это празднование в 2011 году юбилея города и личная инициатива губернатора Дмитрия Мезенцева по строительству 130-го квартала. Этот квартал пусть является историческим только для туристов, но мы, иркутяне, должны быть честны друг перед другом — это место общего ничегонеделанья.

Я с надеждой смотрю на проект «Иркутские кварталы» и на любые проекты, связанные с покраской наличников и обустройством сквериков.

- Вы больше за то, чтобы центр Иркутска был деревянным, или нет?

- Я считаю – и это выстраданный скепсис – что Иркутск потерял шанс стать нормальным историческим городом, интересным для туристов. Дело в том, что деревянная застройка на 100% работает для внутреннего и внешнего потребителя, когда представляет собой не отдельные домики, разбросанные по городу, а цельные кварталы. Это железное правило урбанистики.

А деревянный Иркутск был разбит точечной застройкой. За неё обычно ругают постсоветских мэров, что не совсем справедливо. Это началось ещё в советские времена, в 60-70-80-е годы. Непрерывно деревянные улицы сейчас можно пересчитать по пальцам одной руки. На память могу назвать улицы Бабушкина, Подгорную, Грязнова.

И получается, что Иркутск – город феерических контрастов. Деревянные исторические здания могут соседствовать и со сталинскими, и с хрущёвками, и с позднебрежневскими, и с архитектурой красного кирпича 90-х годов, и с архитектурой стекла и бетона нынешнего времени. Если честно, я в других городах такой эклектики не встречал. И в том, что такой абсурд творится, своё очарование Иркутска.

Как мне кажется, вопрос «Быть Иркутску деревянным или каменным?» уже даже и поставлен быть не может. Я сторонник того, чтобы заморозить всё в таком состоянии, какое есть, прекратить любое каменное строительство в центре, бросить все силы на то, чтобы восстанавливать то, что можно восстановить, и реконструировать то, что восстановлению не подлежит. Классический пример – дом Шубиных на Лапина, это единственный дом XVIII века. Надо просто отдавать себе отчёт – раз у нас нет средств на тончайшее восстановление этого дома, мы должны смириться с тем, что будет построен совершенно новый дом по образу и подобию старого.

А вот ещё одна из главных фишек Иркутска. Я практически не видел людей, которые бы, попадая в город, не выносили из него какие-то яркие впечатления, связанные с деревянной архитектурой. И при этом сами жители со страшной силой критикуют свой город.

- По вам-то не скажешь, что вы его ругаете. Мне кажется, что вы его любите.

- Если честно, я думаю, что к Иркутску и, наверно, к России вообще надо относиться с любовью и иронией. Любовь уберегает от гниловатого скепсиса, а ирония - от пафоса.

Но всё-таки я призываю рассматривать свой случай исключительным. Я человек консервативной психологии, не любящий перемен, для меня естественно жить в городе, в котором родился. При этом я во многом сформировался на текстах античных философов и многое в них для себя почерпнул, поэтому я убеждён, что человеку должно быть всё равно, где он живёт, главное, как он организует свою жизнь и жизнь вокруг себя.

- Правильно ли я поняла, что вы из Иркутска не уедете?

- Никогда не было таких планов, может быть, в отрочестве, в тинейджерстве были. Меня ничего из этого города не выталкивает.

- Ваш сын уже взрослый молодой человек. Собирается ли он уезжать?

- Он в таком возрасте, когда сможет это сделать легко. Правда, наблюдая за людьми около 30 и младше, я вижу, что отъезд из Иркутска превратился не в личный выбор, а в социокультурный норматив: каждый уважающий себя иркутянин должен попробовать из этого города уехать.

- Это же показатель? Едут за качеством жизни.

- Да. Только есть один очень важный момент. Иркутск – это город с великим прошлым, с очень неблагополучным настоящим и с чёрной дырой вместо будущего. На нас висит груз этого великого прошлого, который мы отчасти сами себе придумали. Хотя и не на пустом месте.

И когда у тебя великое прошлое, которое сильнее настоящего, это угнетает ещё больше. Я понимаю молодых иркутян, на людей давит гнетущее ощущение второсортности собственного существования. Но я-то родом из Древней Греции, Древнего Рима, мне это проще переживать. (Смеётся)

Для меня это во многом личная драма, потому что минимум три человека, мои самые-самые близкие друзья, а ещё и невероятно талантливые люди, уехали из Иркутска. Один - в Техас, живёт в Хьюстоне, другой - в Санкт-Петербург, третий – в Москву. Они вполне реализовались. Но я часто говорю, что, если бы они остались в Иркутске, здесь воздух был бы чище.

Просто иногда мне кажется, что Иркутску чисто количественно не достаёт умных, талантливых и порядочных людей. Если бы на 20-30 человек их было побольше, это был бы другой город.

- Сколько вы уже работаете в образовании?

- Я преподаю уже 25 лет.

- За это время многое успели увидеть. В каком состоянии сейчас высшее образование?

- Оно находится в самом ужасном состоянии в истории по причинам, от него независящим. Оно раздавлено железной пятой бюрократии, и пока выхода из этой ситуации никто не видит по нескольким причинам.

Первая – бюрократия никогда не может сама себя остановить, она не знает, что такое педаль тормоза, она знает только педаль газа. Вторая – она не может быть остановлена внешним приказом власти, потому что власть не интересуется этим, а вузовское сообщество не оказывает сопротивления бюрократизации. Можно было бы хотя бы пожаловаться Путину о том, что нынешнее Министерство образования ставит перед вузами совершенно чудовищные, маразматические требования, чреватые лицемерием – чтобы их выполнить, надо очень много врать.

- Например?

- Предполагается, что современное образование должно доносить не знания, а компетенции, навыки. Все компетенции учёными от педагогики сформулированы, им присвоены коды, и считается, что образовательный процесс может быть привязан к каждой из этих компетенций. Поскольку образовательный процесс целостен, не разделим на компетенции, преподаватель вынужден лицемерить, привязывая свои практики к этим компетенциям. И самое интересное – лицемерие в квадрате – абсолютное большинство студентов понятия не имеют, что их учат каким-то компетенциям.

Я родился в стране, смерть которой я наблюдал собственными глазами, и я считаю, что Советский Союз умер от маразма и лицемерия. Нынешнее образование находится в такой же печальной ситуации. Если я когда-то был уверен, что всю жизнь проработаю преподавателем, то в последние годы я понимаю, что если никаких изменений не произойдёт в системе образования, то люди, ориентированные на здравый смысл, и одновременно которым важно чувство собственного достоинства, не смогут работать в этой системе. И я не смогу.

- Если ничего не изменится, сколько лет осталось российскому высшему образованию?

- Университеты живут долго. Убить образование очень непросто. И самое главное, ещё никому не удавалось превратить университет в казарму. Ни императору Николаю I, ни Сталину, ни Брежневу, ни нынешнему Министерству образования. Я здесь не упоминаю президента, потому что он больше уделяет внимание внешней политике, чем образованию. Люди, которые закручивают гайки в образовании, уже живут самостоятельной жизнью. Надежда есть, оно не умрёт.

- Теперь частный вопрос. После того, как уволили Алексея Петрова, что-то изменилось в работе в университете, в контроле, бумажек стало больше?

- Никаких формальных изменений не произошло, единственное, у нас Рособрнадзор не аккредитовал политические специальности, и, судя по случайной фразе одной из проверяющих, дело Петрова могло сыграть свою роль. Она спросила: «Зачем вы иностранного агента взяли на работу?». Остался очень нехороший осадок.

- Расскажите, как это было.

- Когда мы боролись за Алексея Викторовича, испытывали эйфорическое чувство – ты принимаешь участие в коллективном деле, в правоте которого ты не сомневаешься. Это было собрание преподавателей, я вёл это собрание. Все подписали письмо к руководству университета, потом профсоюз собирался, высказался в пользу Петрова. Думаю, что тогдашнее руководство должно было проявить стойкость в этом вопросе и занять чёткую позицию, мол разберемся сами.

Это движение, когда мы по судам ходили, объединяло нас, я, например, был в одном движении с некоторыми местными политиками, которых считаю клиническими лжецами, и имею на то очень серьезные резоны. Потом Алексею Викторовичу принесли из отдела кадров трудовую книжку с записью, и на следующий день я пришёл на факультет, и было ощущение нереальности происходящего, как сон: ну такого не бывает! Мне показалось, что испытываю то чувство, которое испытывали чехи в 68-м году, когда по ним проехали наши советские танки. Как будто тебя переехали, как будто в тебя плюнули.

Я не мог смотреть в сторону административного корпуса. Внутриуниверситетская версия, такова, что было давление на тогдашнего ректора, он этому давлению поддался, не понимая, что это в конце концов приведёт к тому, что он перестанет быть ректором. Я не осуждаю тех, кто это сделал, потому что я стараюсь не осуждать людей за то, что они не проявили мужества.

Когда Алексей Викторович был уволен и пытался опротестовать это решение в суде, на мой взгляд, была совершена стратегическая ошибка, надо было подавать иск на несоразмерность наказания административному правонарушению, а не на его незаконность. Смысл сей истории стал очевиден, когда в городе Петрозаводске по той же самой схеме был уволен преподаватель, региональный координатор «Голоса». Но он в суде отыграл обратно, потому что он подавал на несоразмерность.

У нас не получилось. Но мы ходили поддерживать Алексея Викторовича, и во время одного из таких заседаний на факультет пришла проверка и заактировала отсутствие на рабочем месте всех преподавателей, которые находились в суде. Это действие, которое произвело на меня сильное впечатление, потому что я уверен, что никакая силовая сторона это делать не просила, это инициатива внутриуниверситетская.

Я многое узнал о людях в этой ситуации. Многие люди, которые работают на других факультетах и которые любят в Facebook (запрещённая в России экстремистская организация) изображать пламенных либералов и борцов с деспотическим режимом, писали самые подлые комментарии по этому поводу, чтобы не дай бог не вызвать гнева вышестоящего начальства.

Не прошло и года, как справедливость восторжествовала. Алексей Викторович не работает в университете, зато реализует совместно с ним проекты. А те, кто организовали его увольнение, все получили по заслугам.

Это неприятная история, это позорное пятнышко на нашем вузе.

- Вы часто выступаете политологом. Но вы ещё и политтехнолог?

- Не совсем. В чём диалектика политолога – это моя любимая тема. Вообще эксперт – это не тот, кто что-то думает, а тот, кто что-то знает. Для того, чтобы политологу знать, что происходит в политике, он должен чуточку в этом участвовать. А всё, что предлагают политологу, - это третьестепенные политтехнологические роли в предвыборных штабах. Считаю, что соглашаться надо не только ради денег, но и если это не противоречит твоим убеждениям. Но если ты идёшь, ты не имеешь права рассказывать всего, что ты знаешь. Политтехнологом я себя не считаю, но в нескольких политических проектах я принимал участие.

- Вспомните, пожалуйста, своё первое участие.

- 2011 год, кампания «Единой России», которая закончилась скандалом по всей России.

Жизнь так интересно устроена, что мне приписывают участие в кампаниях, к которым я не имел никакого отношения. Классический пример – я не имел никакого отношения к кампании Сергея Владимировича Ерощенко в 2015 году (выборы губернатора - ред.). Вообще. Мне даже нестыдно признаться, что меня никто не звал. Один-единственный раз мне позвонили мои близкие знакомые из штаба Ерощенко и попросили дать один комментарий в СМИ, зная, что я и так сторонник того, чтобы он переизбрался, так как я уверен, что главное зло для Иркутской области – это губернаторская чехарда. И, естественно, в Facebook (запрещённая в России экстремистская организация) всегда по этому поводу высказывался.

Почему-то люди, которые работали на Сергея Георгиевича Левченко, после того, как он победил, стали воспринимать меня как очень опасного врага. И как мне объяснили те, кто имел к этому отношение, человек, который высказывает свою точку зрения, которая не куплена, по определению опасен, потому что ему могут поверить.

Я работал с «Единой Россией», я работал в кампании Сергея Юрьевича Тена, я даже работал в кампании информационного обеспечения бывшего губернатора Дмитрия Фёдоровича Мезенцева. И пригласили меня туда, как я понимаю, чтобы обеспечить нейтралитет, потому что я критично о нём отзывался. Но политтехнологом я себя не считаю. Я в принципе исключаю для себя возможность работы с политиками-сталинистами и нацистами. У меня есть красная черта. Даже если совсем будет нечего есть, я и тогда буду отказывать людям этих политических взглядов.

Всего несколько раз я делал так называемые заказные посты и комментарии в СМИ. Я, правда, никогда не говорил вещи, которые я не думаю, но есть вещи, о которых я не стал бы думать, если бы мне за это не заплатили. (Смеётся)

Был момент, когда предложили такую сумму, что я просто не поверил, что такие деньги могут отвалить за пост в Facebook (запрещённая в России экстремистская организация) длиной всего полторы тысячи знаков. Правда, знающие люди потом сказали, что этот посредник, видимо, украл все деньги, выделенные на блогеров, но потом совесть заела, одного он нашёл и заплатил.

- Сумма сопоставима с зарплатой?

- Да, сумма была значительно больше месячной зарплаты. Но это был единственный момент.

Я к чему веду разговор? Вы знаете, никто тогда не обратил внимания, никто не стал раздувать скандал, что Шмидт написал проплаченный материал.

- А вы сделали какую-то отметку типа «Партнёрский материал»?

- Нет.

- Потом признались?

- Нет. Конкретно про этот случай я не готов признаться до сих пор, если честно.

- То есть вы сейчас не скажете, что там было?

- Ну, может, когда-нибудь с годами. Не то, что мне стыдно, я просто не хочу подставлять политиков.

- А тот, кто вам заплатил, до сих пор работает?

- Политик, за которого заплатили? Да. Вот, правда, потом, в том числе после этого, я стал к нему очень хорошо относиться, поэтому мне не хотелось бы ему навредить. (Смеётся)

- Окей.

- Но вот парадокс, я до сих пор ломаю голову: почему, когда ты пишешь по-честному, это могут счесть ангажированной проплатой, а когда ты реально это делаешь, никто не обращает внимания.

- Может, все в курсе?

- Разные есть варианты. Самый простой – когда проплаченный блогер пишет, он сознательно это маскирует, видимо, иногда эта маскировка удаётся, и люди просто на это не обращают внимание. А когда человек пишет искренне, не маскируя, то это кого-то задевает. Не знаю. Просто я зафиксировал это как некое чудо.

Иногда бывают курьёзные ситуации. Когда у нас сорвался книжный фестиваль, который должна была проводить империя Дерипаски (второй книжный фестиваль, который отменили из-за санкций, введённых в отношений компаний Олега Дерипаски в апреле - ред.), и тут началась какая-то буча, ко мне обратился с фейкового аккаунта человек, связанный со структурой Дерипаски, с предложением за 8 тысяч рублей написать пост по техзаданию, которое он тут же приложил. Суть в том, что надо было объяснить, что и так много проблем у компании, без фестиваля. Я отказался, но до сих пор не понял, что это было. Как можно выдавать техзадание, не получив согласие блогера о том, что он готов работать? Получая это техзадание, он потом открывает свою ленту и видит тех, кто не отказался.

- А были такие?

- Да. И мы потом эту тему обсуждали с одним журналистом, которого выше оценили, в 10 тысяч рублей, он тоже отказался. Я обычно честно пишу: я не ханжа, но занимаюсь этим в самых крайних случаях. Я не встаю в позу неподкупного, потому что неподкупным не верю.

Мы с этим журналистом посмеялись, а потом я вижу телезвезду и ещё несколько людей, которые есть в списках лидеров общественного мнения, которые не отказались. Это всё иркутские личности, я с ними хорошо знаком и всё жду момента, когда можно будет спросить: «Ну теперь давай о самом интересном, тебе-то сколько предложили?» Я ещё не вёл этот разговор, но если будет, то я расскажу потом, кто сколько стоит.

Находясь в одном политическом проекте, я как-то сказал молодым участникам: не надо оскорблять журналистов, потому что они обслуживают заказчика, у них к вам ничего личного. Я хорошо помню вопрос: «Может, журналистов из-под фейков мочить?». Я объяснил, что это ещё хуже! Мочите заказчиков, не трогайте журналистов. Есть две профессии, с которыми не рекомендовано ссориться. Это официанты и журналисты. Официант плюнет вам в кофе, и вы знать об этом даже не будете, а журналист напишет о вас что-нибудь нехорошее, и вы об этом обязательно узнаете. Не нападайте на журналистов, потому что вы привяжете их эмоционально к истории, и они начнут писать такие тексты, что от ваших заказчиков уже ничего не останется.

- Во время президентской кампании вы публиковали заметочки с полей, а мэр Братска Сергей Серебренников выложил чудесное видео о том, как вы и ещё несколько людей танцуете. Я так понимаю, что вы работали на штаб Путина?

- Формально это не было работой на штаб Путина. Я не видел никого из людей из штаба Путина или просто не знал, что это они, я работал в проекте по повышению явки в Иркутской области.

- Что это был за проект?

- Тот проект, в котором участвовал я, длился неделю. Мы побывали в трёх муниципалитетах – в Братске, Усть-Илимске и Саянске. Задача проекта – поднять явку. Мы были свидетелями уникальных президентских выборов. Это первые и последние выборы в истории, когда действующая власть пиарила не своего кандидата, а поднятие явки. При этом нам был дан абсолютный карт-бланш. Ни для кого не было секретом, что я собирался голосовать за Ксению Собчак, что я и сделал.

- Что делали во время проекта?

- Были лекции, выступления, дискуссии.

- Где была самая интересная дискуссия?

- Вы знаете, мне всё понравилось, может, Братск выделю, там мотивированная публика. Я ничего не могу сказать об эффективности, потому что у меня осталось впечатление, что приходила политизированная молодёжь, которая и так бы пошла на выборы.

- Не кажется ли вам, что молодёжь сейчас действительно сильно увлекается политикой?

- Я могу со стопроцентной гарантией сказать, что такой политизированной молодёжи я либо вообще никогда не видел, либо очень отдалённо – это студенчество 99 года, когда на думские выборы пошёл «Союз Правых Сил» с лозунгом: «Голосуй за молодых».

Но то, что было до этого, всё-таки отличается от ситуации не только количественно, но и качественно. До этого всегда существовал однозначный тренд, политизированная молодёжь была монолитна. То, что я вижу сейчас… Вы знаете, наверно, это здорово, что никакого тренда не существует. Среди моих студентов есть как отъявленные навальники, так и путинисты.

Для тех, кто постарше меня, это является такой проблемой, что умный и порядочный молодой человек оказывается за Путина или за Навального. Многообразие мира – это прекрасно, но должно быть мужество это многообразие принять. У нас у всех.

- Как вы считаете, почему произошёл такой бардак с подписями за выдвижение президента: начали сбор студенты, но потом официально открытый «взрослый» штаб от них открестился?

- Потому что у семи нянек дитя без глазу, как известно. И Иркутская область стала уникальным регионом, где кампанию Путина поручили сразу в два адреса. С одной стороны, в региональное отделение партии «Единая Россия», с другой, - в администрацию губернатора-коммуниста. И видимо, они не договорились, кто организует, и кто платит за подписи. Просто не было согласовано.

- Вы согласны с тем, что выборы были без выбора?

- Я из тех, кто считал, что Навальный должен был принимать участие в выборах. Это при том, что Навальный, за исключением одного пункта, ничего, кроме антипатии, у меня лично не вызывает.

- А что это за пункт?

- Мне нравятся авантюристы, жизнетворческие авантюристы. А от него за версту этим веет. Для политики это опасно, потому что от твоих действий зависит много людей, которые ни в чём не повинны. Но принимать участие в выборах он должен был, это было бы справедливо и по отношению к нему, и к гражданам, и к самому Путину, в конце концов.

Но с другой стороны, это были уникальные выборы: люди, имеющие какие-то собственные взгляды, не связанные с действующей властью, не могут пожаловаться на то, что им не за кого было проголосовать. Была Собчак, был Явлинский, и был, в конце концов, Титов.

Я понимаю, что вкладывают люди в словосочетание «выборы без выборов», но я не понимаю тех, кто не голосовал. Ну если ты так ненавидишь действующую власть, ты должен был прийти на выборы и снизить у неё процент. Позиция, которую занял Навальный, легко считывается. Ему нужно быть единственным принцем оппозиции. Он не терпит других людей в этой роли.

Это были выборы с выбором с поправкой на авторитарный характер нашего политического режима.

- Когда были опубликованы итоги, некоторые с грустью отнеслись к победе Путина. Вы что почувствовали?

- Мне проще, чем многим. С одной стороны, потому что я не идеализирую существующий политический режим, а с другой, я отношусь к нему достаточно лояльно.

В 2000-е я считал, что Путин – это меньшее из зол, сейчас не стал бы так говорить. Да, ближайшие 2-3 года мы будем жить, не имея представлений, каким будет будущее. Через 2-3 года станут задумываться, а что будет с Россией без Путина.

Но я отношусь к этому спокойно, я не испытываю эмоций по поводу режима, я историк и считаю, что есть железные законы истории, когда после эпохи хаоса появляется общественный запрос на какое угодно умиротворение – застой, стабильность, консервативность.

Поэтому победить этот режим невозможно, его можно только пережить.

- Назовите, пожалуйста, три провала Путина.

- Первое. Это бюрократическое давление на высшее образование. Правда, это всё совпадает с ростом зарплаты - за маразм вам платим. Это одна из причин конформизма.

Второе. Во всех развитых странах есть какие-то внесистемные политические силы - это крайне левые и крайне правые. То есть улица есть в любой стране. Но у нас на улицу выброшены не какие-то маргинальные политики, а люди, которые наследуют многовековую российскую политическую традицию, восходящую ещё к Чаадаеву, суть которой в том, что жить надо, как на Западе, потому что там живут хорошо. Я эту позицию считаю наивной, может, даже опасной, но она существует с XIX века, и я завидую людям, которые считают, что если мы возьмём западные институции, запустим их тут, просто дождёмся, когда они начнут работать, то всё будет хорошо. У людей, которые терпеть не могут Путина, нет своего политического представительства. Надо было заставить оппозицию консолидироваться, позволить Навальному стать лидером, получить максимум 10%, и пусть они орут в Госдуме. Это феерическая ошибка и провал.

Третье. У меня довольно сложное отношение к крымской истории. В целом, я считаю присоединение Крыма ошибкой, но не потому что нарушено международное право, на него давно уже все плюют, а потому что у меня нет уверенности, что в нашей стране хватит ресурсов, и экономических, и волевых, чтобы вынести всё бремя проблем, которые обрушились в связи с присоединением. Есть ещё Восточная Украина, Донбасс. То, что вот туда Россия полезла и не знает, как оттуда вылезти, - это серьёзный политический провал. Это донбасская чёрная дыра. Если бы мы ввели туда войска и сделали бы то, что сделано в Крыму, это было бы лучше, чем сейчас, потому что хотя бы не погибали люди.

- Как вы оцениваете то, что сейчас происходит, например, социальные реформы?

- Я не касаюсь самой процедуры увеличения пенсионного возраста, но я сторонник увеличения. Этому меня научили либеральные экономисты, которых я читаю с нулевых годов, и кто считает, что советский пенсионный возраст – это роскошь, которую Россия рано или поздно не сможет себе позволит.

Результаты 18 марта – это одобрение и крымнаша, и Сирии, и всех внешнеполитических успехов, и Чемпионата мира по футболу. Давайте быть честными, мы согласились на то, чтобы наши бюджетные деньги уходили туда, тогда мы должны признать, что их не хватает на пенсию с 55 лет.

Это правильная идея, её надо было правильно провести, но у нас ничего правильно не проводят, поэтому получилось то, что получилось.

- Как так вышло, что ваше имя промелькнуло рядом с таким движением, как «Стоп-Тариф»?

- За компанию. Если честно, я люблю всякую движуху против корпоративных монстров. Мой дипломник Павел Степанов (руководитель «Клуба публичной политики» - ред.), который вместе с Михаилом Щаповым (депутатом Госдумы от КПРФ - ред.) создал это движение, предложил войти в организационный комитет, принять участие в работе над отдельными текстовыми документами, и я согласился. Добавлю, чтобы понимать, что происходит, надо в этом участвовать. Многие вещи для себя я открыл и понял за 2 недели существования этого «Стоп-Тарифа», которых я не знал.

Сейчас любой внимательный наблюдатель может на 100% понять, какое влияние «Русал» и энергетические структуры оказывают на СМИ. Каким бы безобидным ни выглядел «Стоп-Тариф», пиар-службы Дерипаски закрутили гайки, как будто пол Иркутска стоит на митинге в позе тигра.

- Мы тоже освещали это мероприятие. И наша претензия была в том, что акция была…

- Красно-политизированная?

- Да. Митинг превратился в пиар-акцию Щапова. Даже людям из толпы не дали ничего сказать.

- Когда ты принимаешь участие в движухе, ты не можешь всего говорить, это простая товарищеская этика. Но я могу сказать, что эта критика полностью принимается, и это поняли в «Стоп-Тарифе». И я почти уверен, что такие ошибки не повторятся.

- Будут ли ещё какие-то мероприятия?

- Да. Игра будет долгой. Попытаемся сделать из этого что-то серьёзное.

- Считаете ли вы себя верным человеком?

- Если не брать какие-то интимные стороны прожитого, где я не могу себя назвать стопроцентным моральным субъектом, мне, как человеку суеверному, всегда немножко страшно об этом говорить, но последний раз, когда я предавал кого-то, был ещё в школе.

- Что это был за случай?

- Не хочу даже вспоминать об этом, я знаю, что такое муки совести, которые испытывает человек, который предал.

- Вы пытались очистить совесть, попросить прощения?

- Нет. Мог бы соврать, что да.

- Почему?

- Есть такой формат дружеских отношений. Я, кстати, оказывался в такой ситуации, когда по умолчанию друг понимает, что тебе стыдно и не хочет усугублять твои страдания.

- Вы считаете, что ваш друг понял?

- Мы в дружеских отношениях до сих пор, никогда не возвращаемся к этой теме. Никогда. И ни слова упрёка не слышал.

- А в политическом смысле вы верный?

- Если честно, я знаю, что такое поссориться с человеком из-за политики. И даже, наверно, есть несколько ссор, про которые я могу признаться, что в них есть часть моей вины. Но, если честно, люди, которые ссорятся из-за политики, находятся в состоянии изменённого состояния, близкого к безумию. Те ссоры, которые происходили, я списываю на то, что у людей поехала крыша.

Мои проблемы связаны с тем, что я не занимаю какие-то политические стороны, потому что я сам человек сдержанный, ещё и древнегреческие костыли помогают в этом. (Улыбается) Мне не приемлемы ни патриоты-государственники, ни люди, для которых Навальный – бог. Я бы взял борцов с пятой колонной вместе с люстраторами из «Прекрасной России будущего» и поместил бы в один зоопарк, пусть бы они там сражались друг с другом, а мы бы кидали им шкурки от бананов.

Я видел в сознательном возрасте перестройку и всё, чем это закончилось. Я испытываю на физиологическом уровне отвращение к лицемерию, которое стоит за нашими государственниками и патриотами, и точно такое же отвращение – к пустому простодушию людей, которые верят, что всё зло в Путине.

- Вы отказываетесь комментировать ситуацию в мэрии. Как-то вы мне сказали, что когда-то Дмитрий Викторович вам чем-то помог.

- Не вдаваясь в подробности, я могу рассказать. У меня, у моей семьи чувство личной благодарности к мэру Дмитрию Викторовичу Бердникову. Предателей хватает без меня на земле. Я даже в мелочах не хочу предавать человека, который сделал добро. Ну так жизнь устроена, что мэрию можно либо хвалить, либо критиковать. Поэтому все журналисты в городе знают, что мэрию я не критикую.

- А что это за добро?

- Ну это пусть останется со мной.

- Было такое мнение, что Левченко заявил о своём намерении пойти на второй срок специально весной этого года, как раз перед тем, как в регионе должна была выставить кандидата «Единая Россия». Как вы относитесь к этому мнению?

- Люди, которые занимаются организацией его информационного пространства, сделали всё, чтобы я слова доброго не говорил об этом человеке, достаточно много грязи я перенёс от этого информационного окружения губернатора. Я даже ему лично жаловался. И он обещал разобраться, но что-то не разобрался.

- Когда это было?

— Это было лето 2016 года. Была встреча руководителей медиа с губернатором, и меня туда позвали как блогера. Я тогда ему сказал: остановите войну с журналистами, которую ведут люди с фейковых аккаунтов. На какое-то время они, кстати, затихли. Но потом начали заново.

У меня ощущение, что Сергей Георгиевич поставил перед собой задачу – стать первым за долгое время губернатором Иркутской области, который отработает хотя бы один губернаторский срок. И он сделал правильные выводы из опыта предшественников, у которых были свои достоинства и недостатки, но все они пытались что-то сделать в области, и все они поплатились за попытки этих деяний. Я бы сделал те же самые выводы: если стараться ничего не делать, то можно проскочить. Особенно, когда в Иркутской области действительно благоприятная ситуация, можно отчитываться об успехах своего правления цифрами, которые дают корпорации, например, Иркутская нефтяная компания.

Возникла уникальная ситуация, когда власть не используется для злоупотреблений. Она боится, ибо чувствует себя чужой для Москвы, и у неё нет своих силовиков, поэтому лучше не злоупотреблять. Поэтому у нас под домашним арестом замминистра, а не министр. Но власть не используется во благо, по той же самой причине.

Главная проблема Сергея Георгиевича в том, что в него упорно не верят, как в губернатора, который пришёл надолго. Каждые 3 месяца мне приходится отвечать на иногородние звонки от СМИ, которые спрашивают: правда ли, что у нас губернатора скоро не будет. То после одних выборов, то после других муссируется тема, что его уберут.

Этот ореол губернатора без будущего постоянно вокруг него присутствует. Мне кажется, это вредит и области, потому что серьёзные инвесторы не будут связываться с регионом, у которого непонятно какая власть. Но всё-таки Сергей Георгиевич – человек с большим политическим опытом и большим политическим азартом. Поэтому это заявление, могу предположить, он сделал и из политического азарта. Но я не буду скрывать, что, если будет второй срок, это будет что-то сродни политическому чуду.