«Никому не советую идти в священники». Отец Артемий — о бизнесе в Раздолье, молодежи в церкви и драках в Братске

В конце 2022 года на YouTube вышло видео с DJ-сетом на фоне потрясающих видов реки Китой в Усольском районе. Снял его молодой сельский священник Артем Пономарев. Почти 5 лет назад он стал настоятелем Сретенского православного прихода в живописном поселке Раздолье. За это время он успел построить небольшой храм и организовать кемпинг для туристов. В интервью «ИрСити» он рассказал, как попал в церковь, почему нужно продавать традиционную русскую культуру и может ли священник заниматься бизнесом.

— Вы родились в Братске в 1990 году и прожили там вплоть до совершеннолетия. Каким вы помните город?

— К Братску у меня двоякое отношение. Первое — детское, второе сформировалось уже сейчас, с высоты моих лет.

В детстве я очень любил Братск. Для меня это какое-то волшебное время. В первую очередь из-за родителей. У нас счастливая семья в широком смысле этого слова. И родители устраивали нам праздники, например новогодние сказки с Дедом Морозом. Поэтому, наверно, Братск у меня ассоциируется с Новым годом. А еще у нас была классная горка, такая огромная — наверно, весь Энергетик собирался на этой горке. А городская елка для нас вообще была чем-то волшебным.

Еще помню Дом пионеров — атмосферное пространство, где было очень интересно, потому что мы занимались брейк-дансом, велокроссом, там же была театральная студия, судомодельный, авиамодельный кружок. Может, это, кстати, и воспитало мою любовь к людям, к обществу, к пространствам, которые объединяют людей, потому что у нас в Братске этого было много.

Подростковый период был сложнее. В 2000-е, в середине 2000-х уже не было такой страшной криминальной обстановки, как в 90-е. Хотя я и не помню, как было в Братске в 90-х, я был очень маленьким. Сейчас, будучи взрослым, я думаю, что не хотел бы быть родителем в том времени и том месте. Как бы я в такой обстановке отпускал своих детей в школу, в детский сад водил? Нашим родителям можно памятник поставить за то, что они в этих условиях обеспечили нам счастливое детство.

Подростком я сталкивался с гопотой постоянно. У меня школа была через две улицы, и я понимал, что по дороге туда могут отобрать не только карманные деньги, но и чуть ли не снять ботинки или шапку.

Вообще, я был таким середнячком, я не был волчком, который хочет постоянно куда-нибудь залезть, но и не был жертвенной овечкой, тихоней.

Несмотря на все трудности, это мое детство. Я его люблю, каким бы оно ни было, со всеми плюсами, минусами, никому такого не желаю, но и отказываться от него не хочу.

— Приходилось ли драться?

— Да, конечно. Например, когда я был маленький, я дрался невзирая ни на что. А когда стал постарше, испытал, что такое трусость. Я это себе не смог простить и как-то решил подраться. И подрался. Причем неплохо так подрался!

Знаете, у меня не было каких-то особых качеств, как бывает: кто-то сразу рождается сильным, кто-то — смелым, кто-то — серьезным. Я был простым мальчишкой. Но при этом энергичным и добрым. Поэтому для меня драка была вызовом на поступок, но я никогда не начинал первым.

Последний раз я дрался еще в школе со своим одноклассником.

— А кто ваши родные?

— Моя семья — это обычные люди. Бабушка по папиной стороне — классическая советская учительница начальных классов. Дедушка — отчим моего отца, бурят. Я не помню, кем он работал, но он был охотником и рыбаком. Он нас очень сильно любил, и мы его любили в ответ, потому что он был доброй души человек. Он на меня очень сильно повлиял.

— Как?

— У него не было родных внуков, и он очень сильно меня любил, больше, чем кого-либо. Мне было 9 лет, когда он умер, я не знал, что он неродной, то есть я не понимал этого, для меня это не было важным. Только позже я узнал.

И вот его любовь, его отношение — это как теплое одеяло. Испытаешь такое тепло, чистоту и мягкость в детстве и уже во взрослой жизни хочешь себе такое же одеяло.

И я хотел бы дать своим детям или своим внукам такую же теплоту и такую же любовь. Хотя мне сложно это дается, потому что я не он. Но тем не менее у меня есть такой органичный внутренний ориентир, к которому я стремлюсь.

— А по маминой линии?

— Бабушка и дедушка по маминой стороне — это сельские жители. Дедушка — тракторист, бабушка — доярка. Это были такие сельские люди, которых, знаете, раньше иногда даже стеснялись, но только не у нас в семье.

Мне очень нравилась деревня, в которой они жили. Потом они переехали к нам в Братск, в индивидуальный поселок вплотную к городу, по сути, это тоже деревня. Они держали корову, и благодаря им я приобщился к труду — и сельскому, и общественному. Это произошло довольно рано. С 12 лет я каждое лето пас коров. Я почувствовал в этом заработок, некий бизнес, мое индивидуальное дело. Я неплохо зарабатывал и даже сам себе купил велосипед. На тот момент это было не самое дешевое удовольствие, родители, например, не могли его купить.

— Чем родители занимаются?

— Мама у меня инженер по технике безопасности и всю дорогу работала в разных конторах в этом направлении. Папа — типичный строитель постсоветского уровня. Мама у меня очень радушный человек, открытый, любит со всеми общаться. А папа немножко интроверт. Папа был очень надежный человек, его все всегда уважали и до сих пор уважают.

Они друг друга очень любили, и это определило наше воспитание: они любили друг друга, соответственно, любили нас, потому что мы — плоды их любви. Никогда даже намека не было, что между ними что-то не так. У нас никогда не было страданий из-за отношений родителей между собой.

У меня есть сестра, она старше меня на полтора года. Мы с ней очень быстро научились самостоятельной жизни с точки зрения сознательности, размышлений, решений, ответственности, потому что родители нам доверяли, и это доверие во многом оправдалось. При этом мы никогда не были лишены поддержки. Если мы в чём-то недостаточно проявляли ответственность, то за это никогда не получали тумаков. Родители всегда нас поддерживали.

— Как вы попали в церковь?

— Папа раньше меня стал ходить в церковь, но это никак не влияло на нашу семью. Он и меня водил, но мы не входили в церковное общество, потому что у папы не было связей. Он просто ходил да ходил и меня с собой брал. Это бывало, может, раз в квартал.

Поскольку у меня на районе была репутация пастуха, меня пригласили в местную церковную ферму. И я стал входить в церковное общество, в круг взрослых людей, хотя мне было всего 13 лет. В итоге так получилось, что это я ввел своих папу и маму в церковь, потому что стал служить в алтаре и у меня появились связи — священники и приближенные к священникам в Братске.

Я вошел в церковную ограду как в некое закрытое общество, в узкий круг. И родители же не могут взять и отпустить своего ребенка, не могут не наблюдать, не контролировать то, что происходит. И они тоже начали общаться с этими людьми, и наша семья через меня стала воцерковляться — не столько религиозно, сколько культурно.

— Как родные относятся к тому, что вы священник?

— Они понимают, что я нахожусь в каком-то определенном положении, понимают специфику, они это признают, осознают, учитывают, но это не влияет на наши отношения вне моего положения.

Если бы я не был священником, ничего не поменялось бы. Если бы я стал каким-нибудь суперсановитым человеком, высокопоставленным церковным чиновником, я думаю, что это бы тоже не повлияло, по крайней мере с их стороны. А если бы у меня начались какие-то завихрения, они быстро бы поправили у меня седло, но сделали бы это именно по любви, безболезненно.

— Что произошло, что вы решили стать священником?

— Я увидел церковную ограду как другой, отдельный мир, как «Византия — золотой град». То есть общество, в котором есть некая идея, не особо на самом деле осмысленная, но тем не менее эта идеология есть. И мне это пространство очень понравилось, я захотел там быть. И с 14 до 22 лет это была моя родная среда.

Поэтому, будучи воспитанным в этой среде, я не видел себя вне ее, стать священником для меня было естественным продолжением моей жизни. Не было с моей стороны злонамерений, что здесь можно построить карьеру, найти тепленькое местечко. Я просто видел, что здесь хорошо, и думал: «А почему бы и нет?» В общем, я рос среди священников, появился мой тесть, который и представил меня архиерею. И они меня рукоположили.

Сейчас я понимаю, что клюнул на внешнее. Но я и не мог клюнуть на внутреннее. Это было невозможно — тогда у меня мозг так не работал. А взрослые мне эту внутрянку ясно не донесли. Кроме моих родителей, никто мне не говорил, что будут подводные камни.

Как-то так получилось, что я стал священником, и это оказалось не тем, что мне виделось тогда. Сейчас я нахожусь в стадии переосмысления, в поисках понимания того, что это такое — священство, церковность, что это для меня, что это для церковных людей, что это для нецерковных людей и какие должны быть связи между этими субъектами.

Я не сожалею, что стал священником. Я благодарен церкви и тем людям за опыт, который получил. Просто пришло время пораскинуть мозгами и осознанно определить для себя то, что мне действительно ценно и ради чего я готов отдать свою жизнь.

— Вы говорите, что воспитывались с 14 до 22 лет. Получается, церковь вас спасла от улицы?

— Да, это меня спасло от улицы. Это было для молодого человека куда более престижным, чем улица. Меня пригласили в качестве воспитанника, то есть в той или иной степени в качестве члена, в круг взрослых людей, среди которых были бизнесмены, какие-то важные городские личности. Это был круг идейных верующих, правильных людей, стремящихся к чему-то, которые развиваются ради своего бизнеса. И их заявления перед молодым человеком, то есть передо мной, стали их инвестициями в мое будущее. Во многом, конечно, эти судьбы трагичные, многое не оправдалось, но по крайней мере на тот момент они казались искренними и настоящими. Многих моих сверстников привлекали легкие наркотики, какие-то уличные дела. А меня привлекало движение, образование, самообразование, духовное развитие.

— Что нужно сделать, чтобы стать священником?

— Отвечу на ваш вопрос так, как я отвечаю на него другим: оно вам надо?

Мне видится, что на самом деле у нас нет школы, нет того общества, которое могло бы воспитать священников безболезненно и честно. Поэтому я, конечно, никому не советую идти в священники и даже не знаю, к кому можно направить того человека, который бы захотел стать священником.

— Откуда у вас любовь к фольклору?

— С фольклором я познакомился как раз в том самом узком церковном обществе. Его члены выбрали традиционную культуру одной из форм общения. И меня это вдохновило не меньше, чем сама церковь.

Потому что мне с детства нравилось жить в деревне. Нравилось, что люди живут в маленьком пространстве: каждый в своем домике, у каждого свой мирок, и каждый человек как связующая нить между этими мирками. Мне очень откликались такие миры, как, помните, Шир из «Властелина колец» или деревня Санта-Клауса из старой игры «Новогодний Кузя». Эта сельская история меня до сих пор захватывает, за что я и люблю наше Раздолье.

Деревня — это источник традиционной культуры, форма общения и объединения людей. Город — это индивидуалистический мир, там традиционная культура и не нужна, там своя культура, которую нам еще нужно познать и исследовать. А в сельской местности культура коллективная, потому что в деревне без коллективной этики не выжить. Вот я и решил изучать народные традиционные культуры.

У меня вообще есть гипотеза, что большинство из того, что сегодня является топовым на рынке, имеет основу фольклорную, основу из традиционной культуры. Например, что сделали американцы? Они взяли традиционную культуру разных народов и продали ее миру. В нашей стране тоже можно найти такие яркие точки народной культуры, например плов, хинкали, лезгинка и так далее. От этого нет кринжа, это вызывает только гордость.

На мой взгляд, русской культуре еще либо предстоит себя раскрыть в серьезной форме, за которую мы будем испытывать гордость, либо она погибнет.

Расскажу еще такую историю. В феврале 2022 года мы поставили русскую кадриль в галерее «Rеvолюция» в Иркутске. Мероприятие называлось «Про_Folk». Это была фольклорная танцевальная тусовка. Мы надели светскую одежду, сделали всё модно, стильно, красиво, но звук и танец были аутентичными, традиционными. Наши зрители были абсолютно светские молодые люди, не связанные с фольклором или православием, но всем зашло. Все были в восторге. И тогда мы поняли, что такие тусовки могут быть востребованы. Их просто надо правильно упаковать и правильно продать.

Я думаю, что без традиционной культуры мы пропадем, если мы не сможем ее продать. Грубо говоря, когда наш борщ будут продавать в других странах и он будет настолько же популярным, как сейчас «Том Ям», то есть когда наша традиция не потеряет канона и одновременно адаптируется под какую-то другую большую аудиторию, тогда это будет успех, и в этом будет жизнь.

— А сегодня есть примеры продажи русской традиционной культуры?

— Есть. Например, русская традиционная мужская рубашка. У нее есть канон. На основе этого канона сделали современную форму, и, я скажу вам, она продается. Бренд называется «Варвара», его автор — Варвара Зенина. Это дизайнерская одежда, которая основана на традиционном русском костюме, и она пользуется неплохим спросом. Это не что-то стереотипное, а именно то, что имеет аутентичный канон.

Или, например, мы с моей женой Татьяной продаем такой мерч, как ватники. По большому счету, они ничем не отличаются от аутентичных ватников. Они имеют прямую отсылку к первоисточнику, имеют преемственность, но при этом выглядят современно и стильно.

— Как вы познакомились с Татьяной? Что вы помните из той первой встречи?

— Мой священник, у которого я воспитывался, привез меня как алтарника к Таниному отцу, моему будущему тестю. Он тоже священник. Они вместе провели службу. И получилось, что нас сосватали, не говоря нам.

Так сложилось, что у нас у обоих тогда был спрос на семью, мы не просто думали об этом, мы были готовы. У нас было буквально четыре встречи, и на пятую я сделал предложение. Не было влюбленности, но были уважение и симпатия друг к другу. Я увидел, что ей нужно то, что нужно и мне, увидел, что мы схожи во взглядах.

Нам действительно повезло друг с другом. Мы прожили с Таней уже больше 10 лет, и за это время было очень много сложностей, но мы это всё пережили. За эти годы мы стали только крепче, и в таких ситуациях проявлялись любовь и уважение друг к другу. Могу точно сказать, что с годами любовь и страсть между нами только возросли.

— Как вы воспитываете детей?

— Старший мой сын, Коля, сильно похож на меня. И я стараюсь, воспитывая его, не делать себя идеального, чтобы не помешать своей историей его личной истории. Дочка Маруся очень сильно похожа на моих родственников. И это человек, который топит мое сердце. А младший, Ваня, еще совсем маленький, и пока можно только гадать, каким он будет.

Я думаю, что мое воспитание должно быть таким, чтобы мои дети не отличались от нецерковных детей. Я хочу, чтобы они научились любить людей, уважать их и при этом уважать и любить себя. Чтобы у них были обоюдные любовь и уважение. А еще хочу, чтобы коммуникация была для них самым ценным, именно коммуникация с другими и с самими собой.

Мы не заставляем их ходить в церковь. И за счет того, что у детей в отношении к религиозности и духовности есть абсолютная свобода, они больше этим интересуются: а почему вы такие, а что происходит в церкви. Но и этот интерес для меня не является целью, для меня главное, чтобы они осознанно принимали решения в жизни.

— Как вы и ваша семья отмечаете Новый год и Рождество?

— Новый год — это домашний праздник, это праздник семьи. Но в этом году мы его особо не отмечали, потому что первого числа была служба. Когда службы нет, мы обязательно ходим запускать фейерверки. И конечно, мы с Таней всегда готовимся к тому, чтобы Дед Мороз качественно преподнес подарки, в том смысле чтобы это было проблеском сказки, чуда.

История такая: наши дети каждый год пытаются поймать Деда Мороза, но у них никак не получается. В этом году Дед Мороз вообще не долетел, у него упали сани — он повесил в лесочке свои подарки и попросил зайчика, чтобы он принес письмо, в котором было описано это происшествие, и карту, как найти подарки. И когда мои дети прошли этот путь и нашли подарки, для них это было настоящей сказкой.

И вот я хочу, чтобы они эту чудесную, добрую сказку впитали в себя максимально, потому что реальность они и так увидят, узнают и в ней уже находятся. Поэтому хочется, чтобы в этой реальности всегда было место для сказки и чуда.

А на Рождество к нам обязательно приезжают гости, и мы готовим театр теней, разучиваем колядки. У меня есть влоги на YouTube, где я рассказываю об этом.

— В 2018 году вы переехали в Раздолье. Как и почему это произошло?

— Я всегда хотел быть сельским священником. Но на тот момент я не понимал, что это такое. Плюс у меня было чувство, что я могу городскую жизнь совместить с сельской.

Жители Раздолья попросили себе священника, обратились с этим в епархию. Не то чтобы именно меня предложили, меня просто отправили на разведку. И я ехал туда не как кандидат, а как разведчик. Уже тогда подумал, что не буду влиять на ситуацию, не буду форсировать или тормозить события, вот если звезды сложатся, то будет хорошо, а не сложатся, значит так и должно быть. Я вернулся, и владыка, получив от меня отчет, сказал: «Езжайте, будете настоятелем».

— Скучаете по городу?

— Нисколечко не скучаю, тем более что я же в городе периодически бываю по несколько дней. Поэтому я сельский священник наполовину.

Заметил за собой такую интересную вещь: когда служил в городе, я был ортодоксальным, более консервативным, придерживался русско-державной идеологии, увлекался казачеством. А когда я стал сельским священником, то стал более прогрессивным, более открытым и общительным. Здесь, в деревне, казалось бы, в такой закрытой среде, меня больше заинтересовали мирские, не церковные люди. И я стал более продуктивным здесь, в деревне. Такой вот парадокс.

— Как давно в Раздолье не было своего священника?

— Никогда. Я здесь первый священник, хотя деревня существует с конца XIX века. Тогда же в Раздолье построили церковно-приходскую школу, а вот церковь просто не успели поставить: началась революция, и тогда уже было не до священников. Священнослужители бывали здесь наездами, но они не вели пасторскую деятельность.

Эта деревня как исключение из правил — таким я впервые увидел Раздолье. Оно красивое, чистое, таежное. Обычно же в деревнях есть простор — поля, покосы, пастбища. А здесь простор другой, таежный. Меня очень сильно поразили, с одной стороны, теснота, а с другой — лесной размах.

Не скажу, что раздольцы — островитяне, но ощущается еле уловимая оторванность от Большой земли. И это, наверно, сохраняет в людях культуру, иммунитет. Раздольцы — люди хозяйственные, здесь красивые дома, усадьбы, улицы. Я люблю местное население.

— Что за эти почти 5 лет удалось отстроить? Кто вам помогал и откуда взялись деньги на эту колоссальную работу?

— Когда я приехал в Раздолье, меня встретили пару человек, как раз из числа инициаторов, и мы заговорили о строительстве храма. Мы встретились у главы администрации и определили небольшую стратегию, план действий. Он был донельзя простой и напоминал лотерею. План заключался в следующем: мы собираем всех, кто имеет отношение к Раздолью, всех, кто хотел бы принять участие в строительстве храма, и распределяем нагрузку между ними.

Такой план в 99% случаев не работает. У меня не было никакой надежды, я думал, что всё замылится, превратится в долгострой, но храм построили! Кто-то на расстоянии помогал, кто-то — на месте.

Если всю нагрузку строительства разделить на три части, то две трети на себя взяла одна женщина — пятидесятница и протестантка. Она не православная, но у нее такое было отношение к делу: я люблю Бога, я люблю людей и я хочу, чтобы Бог и люди были вместе, а через какую конфессию — неважно. Также нам помогали ангарские бизнесмены, братчане, усольчане, мои друзья детства, иркутяне, которых я привлекал.

Мы заложили храм в мае 2018 года, а уже в октябре на Покров отслужили службу.

— Что из себя сегодня представляет Раздолье?

— Здесь живет примерно тысяча человек. Сюда приезжают туристы, удаленщики, молодые пенсионеры (я их так называю, потому что им по 50–60 лет, и это не старые люди). Есть люди, которые связаны с лесом, те, кто ездит на вахты, есть кто занимается углем. А еще, конечно, учителя, работники культуры, сотрудники администрации, коммунальных служб.

Не скажу, что деревня развивается какими-то недюжими темпами, но нельзя сказать, что Раздолье увядает. Деревня уверенно живет. Я не чувствую здесь упадка.

По большому счету, я люблю Раздолье за красоту и атмосферность, за темп и время и за особенное пространство. Это идеальное место для того, чтобы можно было напитаться энергией и отдохнуть душой. Здесь какая-то нереальная природа: лес, скалы, долина Китоя, Саяны, которые видно, когда нет тумана.

— Ваши прихожане — кто эти люди? Много ли среди них молодых?

— Молодых среди прихожан совсем нет. Но у меня много знакомых молодых ребят здесь, в деревне, с которыми мы много проводим времени вместе, общаемся, играем, ходим в походы.

Я, наверно, не умею заводить молодых в церковную ограду. Хотя, честно скажу, у меня и нет такой задачи. Мне важно, чтобы они просто получили от меня любовь, доброту, уважение. А к Богу пускай они сами приходят, я им всегда готов в этом помочь, если они этого захотят. Они знают, что отец Артемий всегда на связи и по любому вопросу ко мне можно обратиться. Если они захотят поговорить со мной на такую интимную тему, как отношения с Богом, то, конечно, я им отвечу на все вопросы, но если у них нет запроса, то я им предлагать не буду, это, на мой взгляд, грубо.

— Как так получилось, что вы работаете с туристами?

— Уже когда мы построили храм, мы решили сначала построить трапезную, но на нее не оказалось спросу, то есть, по большому счету, некому было трапезничать. Приход достаточно большой, но в силу общения с прихожанами нам трапезничать нет необходимости. И мы решили вместе со спонсором сделать на территории лагерь, сейчас это превратилось в кемпинг. У нас есть гостевой дом, пати-тент, есть палатка типа глэмпинга. А еще у нас есть сапборды, велосипеды, минимальное альпинистское оборудование для небольших походов. То есть мы организовали небольшую туристическую базу, чтобы к нам приезжали люди и могли у нас пожить и отдохнуть.

В будущем я хочу построить место для тимбилдинга, для маленьких театральных представлений. Хочу создать маленький сельский коворкинг, чтобы люди могли приехать и, например, на удаленке поработать. По большому счету, я хочу сделать пространство, в котором будет какая-то атмосфера, которая людей будет в чём-то утешать и поддерживать.

Мы начали работу прошлым летом, проработали всего лишь в августе и в сентябре, но за это время получили уже некий опыт. В этом году мы хотим открыться в мае, и надеюсь, что мы будем интересны аудитории.

— Как это может сочетаться с деятельностью священнослужителя?

— Это интересная тема для разговора. Смотрите, какая ситуация. Я не профессиональный священник. То есть я окончил семинарию и с точки зрения содержания — профессиональный. Но практикую я свое священство без зарплаты.

Объясню, что я имею в виду. Церковь не принадлежит государству, они отделены друг от друга. Соответственно, мы не имеем отношения к государственному бюджету. Но есть большая юридическая организация — Иркутская епархия, которая принадлежит Русской православной церкви. У этой епархии есть как бы маленькие дочерние организации, которые называются приходами. Они в чём-то самостоятельные, а в чём-то связаны с епархией, например кадрово. Существуют эти приходы на пожертвования прихожан, и эти пожертвования делятся на зарплаты, налоги, которые тоже у нас есть (например, мы платим подоходный налог), а также мы платим за коммуникации.

И вот мы построили храм. Вы пришли к нам и спрашиваете, на что мы его построили. Я говорю: на пожертвованные деньги. Хорошо, а дальше вы на какие деньги будете существовать? На деньги прихожан. Прекрасно, а сколько у вас в деревне прихожан? И тут я отвечаю: у нас всего 20 человек, на службу ходит от 5 до 15 человек.

И как мы будем существовать? С точки зрения организации мы никак не существуем. Прихожане на селе не могут содержать приход. В месяц они в кружку для пожертвований соберут ну максимум 2 тысячи рублей. И что делать?

В такой ситуации священник просто идет работать. И делит свою зарплату между приходом и семьей. То есть я, будучи священником, жертвую церкви точно так же, как прихожане, на равных. И это прекрасно! Мне очень нравится эта ситуация.

Другими словами, церковь для меня как хобби, как нечто более любимое и радостное, чем моя работа, хотя работу свою я очень люблю. Церковь не сказать, что семья, но сродни с семьей. У нас семейные общинные отношения, это пространство для общения с Богом и друг с другом. Оно у нас домашнее, закрытое. И это хорошо, потому что мы здесь друг для друга. Я вижу святость коммуникации и работаю на качество этой коммуникации ради тех, с кем коммуницирую, и впоследствии ради себя тоже.

— То есть бизнес никак не противоречит службе Богу?

— Как это может противоречить? Я создаю людям условия, чтобы они отдохнули душой и телом, и за этот труд беру деньги. Потому что труд достоин оплаты. Противоречий здесь нет.

Имеет ли он право вообще как-то зарабатывать? Конечно, имеет.

Я как священнослужитель служу только Богу, своим близким, тоже верующим людям, и служу самому себе, своим религиозным чувствам. Но это одна область моей жизни, а что мне мешает в другой области развиваться?

Кстати, я ношу светскую одежду. Я спокойно отношусь, когда со мной общаются не как со священником и обращаются ко мне не как к священнику. Почему? Потому что священство мое и вера моя — это более сакральная, более таинственная, более интимная для меня вещь. В общественном смысле я просто человек, имеющий такие увлечения, которые мне дороги, и поэтому я спокойно занимаюсь кемпингом.

— Почему вы решили снимать видео и как давно вы этим увлекаетесь?

— Я взял в руки камеру очень давно. Сначала даже на телефон снимал, и даже есть какие-то давние влоги на канале, к которым я сейчас отношусь с улыбкой. Я нигде не учился этому, снимал так, как мне виделось. Еще я очень люблю смотреть различные видео — клипы, документалку, короткометражки. Юрий Яшников (кинопродюсер, режиссер, сценарист, руководитель «Кинокомпании Юрия Яшникова». — Прим. ред.) как-то назвал меня контентожором.

Когда у меня появился предмет, о котором хочется рассказывать, вот тогда у меня родился блог. А предмет — это моя жизнь на селе и моя любовь к людям.

— Не смущает ли вашу семью наличие камеры в доме?

— Когда я начал делать блог, камера была всегда в семье. Если посмотреть на ранние видео, там очень много семейных съемок. И это, конечно, в определенный момент начало смущать мою супругу, а потом и меня самого, поэтому я решил ограничить съемки.

Я думаю, что это дурной тон, когда священник пользуется мимимишностью своей семьи, своих детей. Должна быть граница. Вот, например, врач, у него есть часы приема, это его работа. Так и у меня есть определенное время для того, чтобы коммуницировать с людьми, а есть место, где я отдыхаю, — это моя семья. Поэтому сейчас у меня в доме камеры просто лежат, они не снимают.

— Как вы считаете, молодежь интересуется религией?

— Молодежь вообще не интересуется православием. И почему она должна интересоваться православием, которое на сегодняшний день просто неадекватно воспринимает молодежь как явление.

Знаете, молодежь включает тикток и по первым секундам понимает, интересно это видео или нет, если в доли секунды молодежь не находит интерес в этом контенте, то тут же перелистывает на новое. Так же с церковью: зачастую православные не умеют и не понимают, как коннектиться с молодежью и насколько это важно.

При этом если умело дотронуться до молодежи, то вы там увидите огромный интерес к религии, к духовности, к добродетели, любви, чем, собственно, и интересно православие, оно на самом деле дает ответы на очень многие вопросы. Получается, что современное православие немножко нерасторопно в том, какими традициями увлекать молодежь.

— А что значит дотронуться до молодежи?

— Это значит любить. А что такое любить? Это проявлять чуткость и внимание к человеку. Ценность этого внимания определяется тем, куда оно направлено, а оно должно быть направлено к тому, что человека волнует, что движет его сердцем, что его интересует, какое общение ему нужно, какой у него язык, какой характер, какая этика и так далее.

— Нужно ли бороться с атеизмом среди молодых?

— Не нужно. Вообще, ты можешь бороться в том случае, если ты умеешь вести эту борьбу, если ты понимаешь вообще, что ты делаешь, ради кого и ради чего ты это делаешь. Но если ты вообще не понимаешь, что происходит, либо ты просто ошибаешься и сыпешься на элементарном вопросе, тогда занимайся собой, своими делами. Так бы я сказал моему собрату.

Сам я предпочитаю не бороться за молодежь, а стремиться к ней, прислушиваться к ней и стараться говорить на одном с ней языке.

Больше новостей, фотографий и видео с места событий — в нашем Telegram-канале. Подписывайтесь и узнавайте всё самое интересное и важное из жизни региона первыми.