Политика? Спасибо, не нужно. Почему иркутская молодёжь не ходит на выборы

Индифферентное отношение иркутской молодёжи к политической жизни не вызывает сомнений. Об этом говорит низкая явка на выборах любого уровня, ориентированность политических партий на электорат «за тридцать». Вопрос о причинах политической пассивности молодых людей актуален не только для Иркутской области, но и для страны в целом: найти ответ на него безуспешно пытаются политические партии, органы государственной власти и СМИ по всей России. Ответить на него попытался и кандидат исторических наук, доцент кафедры мировой истории и международных отношений ИГУ Сергей Шмидт.

- Хотелось бы начать со спорного тезиса: студенчество перестало быть взрывоопасной массой и превратилось в питательную среду, на которой произрастает вертикаль власти. Можно ли согласиться с этим утверждением и почему?

- Начнём с короткой исторической ретроспективы. За 25 лет, прожитых в новой России, я не помню периода, в который молодёжный политический радикализм можно было бы назвать массовым явлением. За все эти 25 лет я могу назвать два эпизода, когда можно было бы сказать, что молодёжь проявила интерес к политике. Прежде всего, это 1999 год. Тогда Союз Правых Сил (СПС), смог провести блестящую кампанию, ориентированную на молодого избирателя.

Секрет её заключался в том, что технологи СПС убедили лидеров партии Немцова, Хакамаду и Кириенко поменьше говорить о либеральных идеях и акцентировать внимание на лозунге «голосуй за молодых». Именно в этот период стало достигать возраста политической зрелости поколение рождённых в 80-е годы, так что почва для СПС, который позиционировал себя как партия молодых, оказалась весьма плодотворной.

Тему для выборов СПС выбрал правильно, убрав идеологию и сделав ставку на молодёжь. Как преподаватель я хорошо помню момент, когда большинство студентов истфака собирались голосовать за СПС. Когда я спрашивал их про мотивацию, они говорили, что не хотят голосовать за старых. И для меня до сих пор остаётся загадкой, как СПС умудрился потерять эту аудиторию. Возможно, причина заключалась в том, что в партии сменилась команда, и новые люди вновь стали пропагандировать «демократические ценности», плюс ко всему ещё и делать ставку на избирателей-пенсионеров.

Вторая волна условной политизации молодёжи пошла в 2011 году, когда до Иркутска докатилось эхо событий на Болотной площади. Впрочем, столь же быстро пришло разочарование и уже в начале января 2012 года на политические митинги приходили, в основном, постаревшие интеллигенты-шестидесятники, да городские сумасшедшие. Причина здесь, на мой взгляд, в том, что, когда мы говорим о современной молодёжи, у нас в голове возникает образ молодого бунтаря, появившийся в Европе в 60-е годы прошлого века.

- Вы говорите про «красный май» в Париже 1968 года?

- Да, в первую очередь именно про него. Десятимиллионная забастовка, студенческие волнения, «уроки бунта», психоделическая и сексуальная революции и так далее. Но этот образ студента – бунтаря, который был уже не очень актуален уже в перестройку, сейчас за редчайшими исключениями вообще не имеет отношения к реальности.

Самое важное отличие в том, что бунтарям 1968 года было от 18 до 22 лет в основной массе. И у них был интерес к политике, интерес к преобразованию действительности, причём самый бескорыстный. Сейчас молодость «постарела», её надо разыскивать в промежутке от 25 до 30 лет, и эта молодость — аполитична.

- Как вы считаете, можно ли эту политическую пассивность считать российской модификацией сатьяграхи, отрицанием возможности реальной борьбы на классическом политическом поле, контролируемом властью?

Я преподаю политологию и основы политического анализа на двух факультетах Иркутского государственного университета и часто предлагаю своим студентам поиграть в предположения по ограничению избирательных прав. То есть, спрашиваю, кто, по их мнению, должен такими правами обладать, а кто не должен. В последние годы подавляющее большинство студентов говорит о том, что право участвовать в выборах надо предоставлять с 25 лет.

А речь, заметим, идёт о двадцатилетних ребятах. То есть, они предлагают ограничить в правах самих себя, аргументируя это тем, что молодёжь политикой не интересуется, ничего в ней не понимает. Да, я могу согласиться с тезисом, что эта аполитичность объясняется неверием молодых в традиционную политическую систему.

- В традиционное разделение политического пространства на правых и левых?

- Эта тема в молодых головах начисто отсутствует. Полно молодых людей, которые не понимают, чем правые отличаются от левых.

- Чем это вызвано?

- До недавнего времени считалось, что после мощных идеологических битв 60 и 70-х годов шкала правых и левых превратилась в условность, все статусные политические силы начали стремиться к завоеванию центристского избирателя. Правые левели, левые правели. И наше отечество вполне попало в этот тренд. С этим, кстати, связан пусть и дискуссионный, но очень важный тезис: если мы хотим понять сегодняшний политический режим в России, мы должны отказаться от утверждения, что он строится исключительно на пропаганде и каких-то формах насилия.

Конечно, определённое насилие и телепропаганда способствуют прочности режима, но секрет его силы и крепости в другом. Он представляет собой золотую середину в идеологическом смысле. Он не правый и не левый. В Советском Союзе был такой термин «бонапартистский политический режим», и он неплохо накладывается на текущую ситуацию в России. Режим обобрал левых в плане социальной политики, предложив «народный фронт», «материнский капитал», и так далее.

Он обобрал патриотов-охранителей по линии активной империалистической внешней политики и фактической реставрации государственной религии. Обобрал и либералов, просто потому, что оставил частную собственность и рынок. Возможно, именно поэтому в сегодняшней России нет широкого запроса на политический радикализм. Режим – средний и надидеологический. А как можно идеологически бороться с тем, в чём нет идеологии? Вот и не за что зацепиться политическому радикализму.

- Что может заменить в российской политике это разделение?

- Теоретически политическая разметка может пойти в массовом сознании по условной границе между девяностыми и двухтысячными. Кому-то нравятся сорванные гайки 90-х, кому-то - закрученные гайки 2000-х. Хотя, надо отметить, что говорить о стирании границ между правыми и левыми можно было до мая 2015 года. Возникает ощущение, что в мировой политике с этого момента рождается тренд реидеологизации, и отправной точкой здесь становятся парламентские выборы в Великобритании.

Политологи отмечают, что борьба между лейбористами и консерваторами там развернулась так, как будто деидеологизации не было вовсе. Лейбористы опять жёстко высказались за высокие налоги, консерваторы выступили за снижение государственных расходов. Если этот тренд подхватит Россия, то тогда, глядишь, и учебники переписывать не надо будет. Но пока что борьба идеологий массам неинтересна, она остаётся уделом политизированных одиночек или маргиналов.

- Вернёмся к теме политической пассивности молодёжи. Как вы считаете, есть ли у молодых людей объективные основания для политического протеста?

- Скажу спорную вещь. В современной России немного факторов, которые бы могли спровоцировать подрастающее поколение на протест. Если сравнивать статус постсоветской и советской молодёжи, первая находится в выгодном положении. Культура, интересная молодым, не находится под запретом. Студенты и школьники не подвергаются давлению, унижению за любовь к запрещённой музыке, книгам, стихам или фильмам.

- То есть, сегодня конфликт отцов и детей не выходит в плоскость публичной политики?

- Возможно. Молодые, на мой взгляд, самые культурные люди на земле, у них нет семей, нет денег, и культура остаётся для них самой важной формой самореализации, а также главным фактором осмысленности их существования. Если культура не находится под запретом, отсутствует и рычажок, запускающий протест. Второй момент, который заводит молодых на политическую активность – отсутствие социальных лифтов.

Мне кажется, что эта тема в современной России, мягко говоря, преувеличена, за исключением, пожалуй, сферы образования и науки. Большинство моих способных выпускников, которые умели заставить себя трудиться, продемонстрировать ответственность и обладали таким качеством, как сообразительность, очень неплохо поднялись к 30 годам.

Третий момент – демографический. Путину и иже с ним очень повезло, что достижение совершеннолетия поколения «горбибумеров» 80-х совпало с высокими ценами на нефть, и с довольно удачно выстроенным механизмом перераспределения сверхдоходов от её продажи. Средств хватило, чтобы создать общество потребления, и социальная энергия поколения 80-х ушла в накопление материальных благ. Поколение 90-х, которое сейчас достигает совершеннолетия, относительно невелико, и, думаю, их удастся растолкать по жизни, даже в условиях наступающего кризиса.

И последний, но не менее значимый момент. Мы живём в стране, в которой создан государственно-монополистический капитализм. Поэтому молодые люди, ориентированные на карьеру, тянутся либо к органам государственной власти, либо к крупным корпорациям. А там учат «социальной дисциплине» покруче, чем в любой самой приличной семье.

- Если вернуться к теме нивелирования шкалы правых и левых, можно ли предположить, что непопулярность традиционной политической системы порождает за границами потешных партий и молодёжных парламентов вакуум, который требует заполнения?

- Нет. Пока существует массовая аполитичность, он не может быть заполнен. Неоткуда заполнять пустоту, если она повсеместна. Мне самому интересно знать, чем можно было бы зацепить молодёжь, как вытащить их если не на протест, то хотя бы на выборы. Не политических карьеристов в хорошем или плохом смысле этого слова, а обычных ребят.

В 2011 году думали, что такой темой может стать коррупция. Сейчас же есть основания полагать, что выбор такой темы для борьбы с режимом был большой ошибкой болотного движения. Коррупция, с темой которой работает Навальный, мир миллиардных откатов слишком далёк от мира простого человека. А в бытовой, повседневной коррупции человек иногда заинтересован сам. При этом оппозиция побоялась привязать тему коррупции к сюжету противостояния бедных и богатых, по вполне понятным причинам, авторов Болотной ведь, мягко говоря, не назовёшь нищими.

- Как вы считаете, должно ли государство привлекать молодёжь в политику? Насколько вообще возможна государственная молодёжная политика?

- Я не верю в необходимость государственной молодёжной политики. Прежде всего потому, что молодёжная политика, на мой взгляд, является искусством расходования отпущенных на неё денег и не более того. У неё нет никаких конкретных результатов. Даже если на метр дороги в Сочи потратили 25 тысяч долларов, как утверждал, будучи в Иркутске, покойный Немцов, дорога в итоге появилась. И Олимпиаду провели. В результате государственной молодёжной политики не появляется вообще ничего, сколько денег бы на неё ни отпускали. Это самое виртуальное направление внутренней политики.

В правительственных аналитических записках, посвящённых молодёжной политике часто можно найти призывы как можно скорее спасать несчастную молодёжь от агитаторов, которые ждут её у дверей школ и вузов, чтобы затащить в радикальные политические движения. Эти опасения оправданы, или угроза радикализации молодёжи существует только в головах чиновников?

У людей власти есть уникальная способность конструировать проблемы для того, чтобы получить деньги на их решение. В том числе и по вопросам молодёжной политики. Всякий чиновник, работающий в службе опеки, заинтересован в том, чтобы было больше сирот. Всякий, кто работает в службах, отвечающих за молодёжную политику, заинтересован в том, чтобы у молодых было как можно больше проблем, дабы привлечь максимальное финансирование в свою структуру. Я смотрю на своих студентов и не понимаю, что такое проблема нездорового образа жизни молодёжи. Я никогда не видел столь малого количества курящих студентов, как сегодня. Никогда не было так мало студентов, склонных к политическому экстремизму.

- Можно это связать с тем, что интернет стал канализацией политического протеста?

- Конечно. Из-за интернета фактически закончились молодёжные субкультуры. Для конструирования своей исключительности молодому человеку вполне достаточно теперь просто оставаться в сети. Можно каждый день надевать костюм и идти в офис, но в социальных сетях быть ярым субкультурщиком. Видимо, что-то похожее происходит и с политикой.

Об этом косвенно свидетельствует самый странный из созданных в России мифов о «революции фейсбук (запрещённая в России экстремистская организация)а». Возьмём три страны. Забетонированную со всех сторон Белоруссию, свободную Украину и стянутую скрепами Россию. Самая высокая степень интернетизации именно в Беларусии. Больше, чем в России. Самая низкая – на Украине. И где случился майдан? Интернет не провоцирует революции, а напротив, подавляет их.

- Какое воздействие имеет на этот процесс государственная пропаганда?

- Это сложный вопрос. Вообще, новый для меня тип студента, который можно назвать «верный патриот своей страны», появился задолго до «крымских» событий. И мне кажется, причина в том, что при всей корявости, нынешний политический режим пытается удовлетворить очень важный запрос населения, а именно – на избавление от чувства фрустрации от того, что ты родился в России. Я говорю и о натужном оптимизме, и о попытках конструировать позитивную национальную идентичность. И эти попытки вполне успешны.

Например, я лично впервые наблюдаю ситуацию, когда люди в массе своей понимают, что власть врёт, но всё равно продолжают её поддерживать. За пределами интернета почти невозможно найти людей, которые искренне верят в то, что Россия не принимает участия в боевых действиях на Юго-Востоке Украины. В СССР вранье людей власти было обычным делом и это серьёзно подрывало доверие к ней. В постсоветской России, когда Ельцин врал, его ненавидели ещё сильнее. Сейчас же нечто уникальное. Путина поддерживают, прекрасно понимая, что он не просто лукавит, а врёт, говоря о бывших шахтёрах и комбайнерах, побеждающих украинскую армию.

Кстати, молодёжь видит в мирополитическом хулиганстве Путина нечто, созвучное собственной экзистенциальной протестности. Россия бросила вызов «мировому начальству», мировой системе, глобальным корпорациям и так далее. На события на Украине смотрят как на разбитое романтическим хулиганом окно в кабинете директора школы.

-Существует две точки зрения, согласно одной политическая пассивность – следствие неграмотности молодёжи. Согласно другой – следствие повышения уровня грамотности. Как вы думаете, какая из них верна?

- Думаю, что всё-таки первый вариант. Люди плохо понимают, что происходит в мире политики. Я вижу это по студентам, многие из которых, как я уже сказал, не понимают разницы между правыми и левыми и не могут отличить социалиста от националиста.

- То есть, речь не идет об осознанном бойкоте «спектакля», выражаясь словами Ги Дебора? О понимании того, что правые и левые – стороны одной монеты?

- Нет, мне кажется, что это просто находится за пределами жизни простого студента. Про Кабаеву или ботокс молодые люди могут знать многое. Про отличия правых от левых – нет.

- Как вы думаете, будет ли расти уровень политической активности молодёжи в России в ближайшем будущем?

Прогнозы – неблагодарное дело. Но все же. Поколение «нулевых» можно списать со счетов, оно слишком мало. Думаю, автором и актором перемен выступит то самое поколение горбибумеров, рождённое в конце 80-х. Молодёжных революций больше не будет, будут возможны лишь революции, так сказать, кризиса среднего возраста.

Поколение 80-х окажется перед проблемами примерно такого типа: либо у человека будет ощущение, что он сделал в этой жизни все, что мог, а жить ещё долго, либо наоборот – скоро умирать, а ничего не достигнуто. И, возможно, поколение горбибумеров в этом случае пойдёт не к психоаналитику, и не к любовнице, а на баррикады. И случится революция кризиса среднего возраста.